Это был первый закон новой власти, который пытался дать хоть какое-то юридическое и теоретическое обоснование начавшимся репрессиям против печатного слова. Еще накануне переворота, в октябре 1917 г., был совершен ряд разбойничьих налетов на редакции газет и типографии. По приказу Военно-революционного комитета Петрограда была разгромлена, в частности, и захвачена типография «Русской воли». Джон Рид в известной своей книге «Десять дней, которые потрясли мир», пишет, что еще «вечером (24 октября) отряды красногвардейцев стали занимать типографии буржуазных газет и печатать сотни тысяч экземпляров «Рабочего пути», «Солдата» и различных прокламаций…». Он же, на второй день переворота, радостно писал: «Все буржуазные газеты были сброшены с печатных машин». Крайне примечательно, что «Декрет о печати» рассматривался в качестве одного из самых важнейших: он был лоинят на третий день и подписан «Председателем Совнаркома Владимиром Ульяновым (Лениным)». Вот лишь некоторые фрагменты его:
«В тяжкий и решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, Временный Революционный Комитет вынужден был предпринять ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков. Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая, социалистическая власть нарушила, таким образом, основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати. Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии… оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулеметы… Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены: для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно широкому и прогрессивному в этом отношении законодательству…» Далее декрет определяет причины, по которым могут быть закрыты навсегда органы печати, в частности: «призыв к открытому сопротивлению и неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству», сообщение «сеющих смуту клеветнических» слухов и т. д.5. В заключении снова подчеркивается «временный характер» этих мер, которые будут «отменены особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни».
На первых порах власти все-таки всячески подчеркивали «вынужденный», «временный» характер этих мер. Успокаивая делегацию профсоюза печатников, Я. М. Свердлов тогда же утверждал: «Когда период восстания окончится, революционный строй укрепится, вопрос будет стоять в другой плоскости»6. Но уже спустя десять дней после восстания, выступая на заседании ВЦИК, перед, так сказать, «своими», Ленин прямо и открыто заявил: «Мы и раньше заявляли, что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в руки. Терпеть существование этих газет — значит перестать быть социалистом. Тот, кто говорит: «откройте буржуазные газеты», не понимает, что мы полным ходом идем к социализму»7.
Появление декрета о печати произвело удручающее впечатление во всех слоях общества, в том числе и демократических. Особенно — приведенное выше выступление Ленина, проникшее все-таки в печать. В. Г. Короленко в потрясающем душу «Дневнике», который он вел в Полтаве в 1917–1921 гг., записал 13 ноября 1917 г.: «Трагедия России идет своей дорогой. Ленин и Троцкий идут к насаждению социалистического строя посредством штыков и революционных чиновников. Ленин прямо заявил — мы обещали, что в случае победы закроем буржуазные газеты, и мы это исполнили». Писатель отмечает: «В Полтаве продолжается гнусность… Других газет нет, кроме большевистских…»8
С протестами против удушения печати выступили тогда многие другие русские писатели, в том числе и А. М. Горький в известном цикле «Несвоевременных мыслей» в газете «Новая жизнь». Появляются однодневные «газеты-протесты». Положение печати, «когда у горла каждого редактора, почти каждую ночь, реальная винтовка», как писала Зинаида Гиппиус в одной из таких газет 26 ноября 1917 г.9, становилось ужасающим. Один из крупнейших русских философов Лев Шестов в статье «Большевизм как он есть» даст позднее точную формулировку возникшей ситуации в печатном слове: «Большевики, воспитавшиеся на крепостническом царском режиме, говорили о свободе только до тех пор, пока власть была в руках их противников. Когда же власть перешла в их руки, они без малейшей внутренней борьбы отказались от всяких свобод и даже развязно объявили самую идею свободы буржуазным предрассудком, драгоценной для старой, «развращенной Европы…»10.
Большинство «буржуазных» органов печати было закрыто в течение последних дней октября — ноября 1917 г., в общей сложности — около 60.