Первоначально эти функции были возложены на Редакционную коллегию ГИЗа, но, видимо, поток поступающих на рассмотрение рукописей был велик, а редакторы отраслевых отделов не всегда «политически подготовлены». Поэтому в 1920 г. решено было в его структуре создать новое подразделение, получившее грозное и недвусмысленное название «Политотдел», а его сотрудники — должность «политредакторов». Существовал он до конца ГИЗа в 1930 г., и хотя его функции, особенно после 1927 г., были сужены (до этого времени он обладал правом самостоятельного цензурирования гизовских книг: Главлит «доверял» ему), он обладал, тем не менее, абсолютно диктаторскими полномочиями, и не только по отношению к собственным изданиям самого ГИЗа, но и всех (до июня 1922 г.) прочих.
Архив ГИЗа был давно уже доступен исследователям; иное дело, что по «независящим причинам» публиковать материалы Политотдела было очень затруднительно. Как отмечали руководители Политотдела в 1923 г. — заведующий Л. И. Рузер и секретарь Дм. Фурманов— ранее «не существовало органа, который систематически пропускал бы через политическую цензуру предназначавшиеся к изданию труды» (здесь и далее цитируется «Докладная записка к отчету Политотдела» (III — ф. 395, оп. 9, д. 339, лл. 33–40), политического глаза не было, не было политической машины, которая пропускала бы через себя материал». «Политотдел, — говорилось далее в записке, — тогда совершенно правильно усвоил курс беспощадного отношения ко всевозможным политическим и идеологическим промахам, которые встречались обильно в представляемом материале. Надо было с первых шагов всем отделам дать понять и почувствовать Политический отдел, а это можно было проделать лишь при помощи того метода, что Политический отдел тогда усвоил, во что бы то ни стало, настойчиво, возвращая на переделку рукопись и раз, и два, и три — добиваться того, что Политотдел ставит своим непременным требованием. При таком положении вещей весьма полезны были в тактическом отношении даже те «придирки», на которые так сердились и обижались тогда все отделы ГИЗа». Строптивые отделы, как можно понять из дальнейшего, вскоре поняли, что «спуска им не будет», и сами стали проявлять «классовое чутье», в «данное время работать стало легче». Но «политические и идеологические ляпсусы» все же до сих пор имеют место, а потому доверять полностью редакторам все же нельзя. «Ощупывая (!) рукопись всесторонне, — такова неподражаемая стилистика этого документа, — Политический отдел до сих пор не отказывается от выявления суммарного общего мнения, в котором сочетались бы оценка произведения не только с точки зрения политической, но и общеидеологической, а равным образом были бы учтены элементы и специальной ценности (общередакционные, литературные, характер перевода и т. д.)».
Как мы видим, цензоры ГИЗа претендовали и на роль окончательной инстанции не только в чисто политической сфере, но и сугубо литературной, художественной, оценивая даже качество перевода. В этом одно из отличий новой, советской цензуры от «царской», дореволюционной. Впрочем, и помимо политредакторов ГИЗа претендентов на эту роль в те годы было предостаточно. Так, в 1920 г. Петроградским отделом печати было принято и даже опубликовано в открытой печати— для «всеобщего сведения» — «Обязательное постановление», которое сейчас выглядит курьезом, но тогдашним, переводчикам было, видимо, не до смеха: «За. последнее время замечен был выход ряда переводных книг без указания фамилии переводчика. В большинстве случаев к тому же переводы на русский с иностранных языков сделаны отвратительно. Такое положение терпимо быть не может. Издательства, а равно и переводчики должны отвечать за свою работу. Все издательства с момента опубликования настоящего постановлении обязаны: 1. На каждой переведенной книге и каждой журнальной статье указывать фамилию переводчика, если таковой был. 2. За плохой перевод ответственные за это лица и переводчики привлекаются к суду, как за любую другую порчу работы» («Пг. изв.» 1920. 21 февраля).
Оправдывая необходимость особого Политического отдела при ГИЗе, авторы процитированной выше докладной записки особо отмечают, что «без подобного централизованного руководства и надзора число политических промахов Госиздата было бы значительно увеличено». В качестве иллюстрации своей полезности и незаменимости они приводят примеры своего вмешательства. Так, в силу того, что «международная революция осуществляется буржуазным правительством», запрещен был Политотделом роман Герберта Уэллса «Освобожденный мир»; «История средних веков» крупнейшего медиевиста М. О. Ковалевского — за «отрицательный подход к народным движениям, религиозный подход к оценке исторических фактов»; «Новая история» — в связи «с отрицательным отношением к революционному движению; про экономические причины и соц. борьбу — молчок». Об уровне художественной компетенции и вкусов политотдельцев можно судить по ремарке к запрещенной ими для издания повести великого Сервантеса «Сентиментальный бродяга»: «Вредна своей пустотой» (!). Такая повесть и не была издана: собственно под таким названием не существует произведения Сервантеса; видимо, это вольная адаптация для детей отрывка из «Дон Кихота».