Брюсовский «большевизм» особенно наглядно проявился в Госиздате РСФСР, и хотя формально он не находился в штате политотдела и других редакций, а был лишь сторонним рецензентом рукописей, на деле он стал самым правоверным и очень требовательным цензором. Видимо, это и имеет в виду Ходасевич, опираясь на «слухи». Теперь можно с полной определенностью сказать, что они были вполне справедливы. Его «внутренние рецензии», сохранившиеся в архиве Госиздата, неопровержимо свидетельствуют, что Брюсов — хотя порой натужно и крайне фальшиво — неизменно проявлял «классовое чутье». Так, например, он высказался против публикации стихотворений есенинско-клюевского пошиба (некоего Карпова) в сборнике «Цветень», поскольку, заметил. у поэта «крайнее пристрастие к образам и терминам церковным, религиозным»22. Не угодил ему даже такой чисто пролетарский поэт как С. А. Обрадович представленной рукописью сборника «В граните», и не столько потому, что «его стихи еще очень несамостоятельны, часто — просто перепевы других поэтов» (это еще можно было простить пролетарскому поэту), сколько «главным — в них нет, или очень мало, того нового, что мы ждем от пролетарской поэзии» (III — ф. 395, оп. 9, д. 339, л. 2).
Не постеснялся Брюсов расправиться даже со своим собратом по символизму, Константином Бальмонтом. Последний представил в 1920 г. составленный им сборник «Революционная поэзия Европы и Америки. Шелли», но рукопись, к несчастью, попала к Брюсову. Великий Шелли явно не пришелся ему по нраву. «Революционным поэтом, — пишет в своем отзыве Брюсов, — Шелли не был. Чтобы составить свой сборник, Бальмонту пришлось включить в него стихи, лишь очень условно-имеющие отношение к революции (например, то, где говорится о «свободе» ветра — «Песнь к западному ветру»), или стихи, имевшие временное значение, ныне непонятные без подробных комментариев, или, наконец, проникнутые вовсе не революционными настроениями (например, «Стоик», написанное при известии о смерти Наполеона…)». По мнению Брюсова, бальмонтовский сборник «не дает революционного настроения», так как. высказываемые идеи весьма общи и неопределенны (а, частью, и противоречивы). В лучшем случае неподготовленный читатель может заключить: английский поэт Шелли тоже иногда сочувствовал, кажется, революции… Все это позволяет признать издание книжки излишним» (III — ф. 396, оп. 8, д. 277, л. 63). В результате сборник Шелли так и не вышел в свет. В серии «Революционная поэзия Европы и Америки», подготовленной Бальмонтом, вышел только сборник, посвященный поэзии Уитмена (М.; ГИЗ, 1921).
Столь же отрицательным было отношение Брюсова к представленной в 1920 г. замечательной поэтической, книге А. П. Чапыгина «На лебяжьих озерах». Он высказался против ее издания, поскольку она «очень устарела, напоминает произведения 3. Гиппиус, Сологуба„М. Кузьмина и других». «Герой романа и манера письма, — продолжает он, — определенно близки к «декадентскому» периоду нашей литературы. В том же духе стихи, вставленные в роман. Поэтому высказываюсь против его издания» (Там ж, е, л. 60). И это пишет Брюсов, претендовавший в свое время на роль главы новой, «декадентской» поэзии! Он действительно «шел впереди прогресса», изо всех сил стараясь угодить новой власти.
Примечательно, что в случае с Чапыгиным он угадал и даже предвосхитил в чем-то самого Л. Д. Троцкого, который спустя три грда выразил крайнее свое неудовольствие в связи с изданием петроградским отделением ГИЗа книги А. П. Чапыгина, правда, другой — «По звериной тропе». Самого «высочайшего» окрика найти пока не удалось, но вот что пишет ему в ответ глава отделения И. И. Ионов. 9 марта 1923 г.: «В 1922 г. в Петроградском отделении ГИЗа вышла книга рассказов Чапыгина «По звериной тропе». Книга вызвала справедливое с Вашей стороны негодование, по поводу которой Вы сказали, что эту книгу издавать при ее внешних достоинствах не следовало бы. Вы сочли необходимым обратить на это внимание высшего партийного органа и произвели по этому случаю расследование. Виновником оказался я». Далее провинившийся издатель оправдывается тем, что Чапыгин — «известный в литературе писатель-крестьянин», что «подкупила его простота», тем более, что он часто печатается в журнале «Красная новь», «там, где сотрудничаете Вы» (каков ход?! — А. Б.). Петроградский Губком поставил Ионову «на вид» его проступок, но он все-таки протестует: «Я все-таки думаю, что вина моя не настолько велика, чтобы после пятилетней работы в области государственного издательства мне нужно было по партийной линии делать выговор». В качестве своего оправдания он выдвигает любопытный тезис: оказывается, «действительно крупные злоупотребления в области издания книг» совершаются в Москве. Далее следует настоящий донос на «идеологические промахи» в ряде книг, даже такой, как «Краткий очерк физиологии человека», «на которой стоит марка Госиздата» (хотя книга и напечатана была в Берлине). «Открываю предисловие и читаю, — продолжает Ионов, — что «телеологическое понимание явлений есть именно естественное понимание». Он считает эту книгу «вредной и антинаучной»… «сколько золота истрачено на нее, в то время, как здесь, в России, мы ведем борьбу с буржуазными учеными, ополчившимися на наше материалистическое понимание жизни». Доносит Ионов и на хрестоматию «Наша книга», изданную в Петрограде рабочим кооперативным издательством «Прибой», отдельные страницы которой «как будто перепечатаны из Закона Божия». «Право, тов. Троцкий, — заключает он свою жалобу, — издание рассказов Чапыгина не стоящий внимания эпизод на фоне приводимых мною фактов» (I — ф. 35, оп. 3, д. 23, л. 1–2). Что же, таковы времена и таковы нравы!