Но, с другой стороны, сотрудничать в частных издательствах и, тем более, публиковаться в них, коммунисты должны были только с разрешения руководящих партийных инстанций: видимо, опасались «разложения кадров» и отхода от идейной чистоты в такой «нэпманской среде» (красноречив в этом смысле эпизод с запрещением самому Луначарскому печататься в «Никитинских субботниках», о чем рассказано было уже выше в главе «Нарком просвещения и главный цензор страны»). Разрешен был, например, журнал «Взмах», но «при условии, если со стороны Петроградского районного комитета РКП нет возражений против участия в нем коммунистов» (Там же, д. 15, л. 1). Когда в 1928 г. началось массовое закрытие кооперативных издательств, Ленобллит посчитал «необходимым сохранить «Издательство писателей в Ленинграде», как работающее под коммунистическим руководством на здоровых хозяйственных началах».
Основным мотивом ликвидации тех или иных издательств была необходимость их типизации. Он звучит во многих партийных и государственных документах, начиная уже с 1924 г.6. В самой идее типизации издательского дела в целях «устранения параллелизма и дублирования» (в такой формулировке она в дальнейшем фигурирует на протяжении десятков лет) ничего порочного нет, но только в том случае, если речь идет о системе государственных издательств. Власти же с самого начала стремились подогнать под такую типизацию все общественные, частные и кооперативные издательства, отведя каждому «участок работы». За пределы его выход категорически запрещался: использовался гулаговский метод: «шаг влево, шаг вправо считается побег». Но здесь вот какая тонкость: поскольку мощные государственные издательства, ГИЗ особенно, выпускали практически все виды литературы и по всем темам, будучи универсальными, то в руках Главлита был всегда наготове стандартный довод: книги того или иного типа или по той или иной теме уже выпускаются ими, и негосударственные издательства будут заниматься дублированием. Но, впрочем, даже если издательство выбирало «свою делянку», на которую, казалось бы, никто не претендует, оно в 1928 г. подлежало закрытию. Ленобллит попробовал было заступиться за издательство «Техника и производство», «принимая во внимание, что параллельных издательств в Ленинграде не имеется и доброкачественность его изданий», но Главлит, тем не менее, отказал в его перерегистрации.
В 1928 г. удалось все же сохранить известное издательство «Асадем1а», возникшее сначала как частное, а затем преобразованное в издательство при Государственном институте истории искусств в Ленинграде. Ленобллит полагал, что его необходимо оставить, «как издающего высокую по качеству литературу, в большинстве не издаваемую государственными издательствами», но с условием: «Поставить вопрос об изменении руководящего состава редакции с тем, чтобы обеспечить хозяйственное и идеологическое руководство» (I — ф. 281, оп. 1, д. 19, л. 141). Но это — исключение. На деле «научно» звучащее слово «типизация» выступало в роли синонима полнейшей унификации книжной продукции, монополизации ее в руках всесильного государства.
Самым могучим оружием в руках Главлита была все же порученная ему превентивная цензура всех без исключения изданий. С особой жестокостью она применялась в отношении рукописей, представляемых негосударственными издательствами и отдельными авторами— в случае так называемых «авторских изданий». На роль контролера претендовали, кроме собственно главлитовских органов, и другие инстанции, партийные, прежде всего. Показательна в этом смысле выписка из протокола Бюро Совпартиздательств от 11 декабря 1924 г.: «Слушали: О линии поведения в отношении к частным издательствам. Постановили: Констатируя наличие в частно-издательской продукции антисоветских, идеологически-чуждых (мистических, реакционных и т. п.) проявлений, усилившихся и умножившихся в последнее время, считать необходимым усиление полит-контроля в отношении частно-издательской продукции» (V — ф. 597, оп. 6, д. 3, л. 11).
Частные издательства сразу же были выделены в особую группу, требующую тщательного наблюдения. Судя по отчетам Ленгублита и «Общей сводке о количестве рукописей, прошедших через Русский отдел», процент запрещенных сочинений, поступивших от частных и кооперативных издательств, намного превышал аналогичное число государственных и прочих. Так, к примеру, с 1 февраля по 1 мая 1923 г. от частных издательств поступило на предварительный просмотр 328 рукописей: не разрешено к печати 9, разрешено «с поправками» 132 (более 30 %) тогда как среди рукописей иных издательств (в общей сложности 1191-й) оказались запрещенными всего 3, с поправками 120 (10 %). Чем ближе к «году великого перелома», тем более ужесточаются требования к продукции негосударственных книжных фирм: в 1927–1928 гг. запрещалось уже не менее 7–8 % рукописей, «с вычерками» же — до 40–50 %. В других же издательствах в это время число запрещенных рукописей не превышало долей одного процента, «вычерки»— не более 1—2-х. «Преобладающими, мотивами к поправкам и запрещениям политико-идеологического характера, — говорится в отчете Главлита, — служили: неправильная оценка взаимоотношений между рабочим классом и крестьянством, националистические и империалистические тенденции (последние в переводной литературе), идеализм, мистика» (Там же, л. 5).