Как и в других случаях, цензоры на местах часто проявляли подозрительность и рвение, порог которых превышал порою указания и рекомендации центра. В «Репертуарный указатель» руководство должно было внести даже «Список вокальных произведений, разрешенных ГРК, обычно на местах запрещаемых гублитами». Хотя и с литерой «В», все же были, так сказать, «реабилитированы» некоторые старинные русские романсы (например, «Дремлют плакучие ивы», «Сияла ночь» (на слова Фета), «Ты не спрашивай, не выпытывай…» на слова А. К. Толстого и ряд других). Но «Список вокальных произведений, запрещенных к исполнению» после 1929 г. был пересмотрен — понятно, в сторону ужесточения: если в «Репертуарном указателе» 1929 г. запрещению подверглось примерно 900 песен и романсов, то в издании 1931 г. указано уже свыше 3000.
Сфера деятельности Главреперткома, как и других подразделений Главлита, год от года расширялась. В 1924 г. была создана даже особая Коллегия по контролю граммофонного репертуара, периодически выпускавшая «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи». Приведем здесь некоторые фрагменты из такого списка 1925 г.:
«Выхожу один я на дорогу…» (сл. М. Ю. Лермонтова) — романс мистический. «Пара гнедых…» (сл. А. Н. Апухтина) — воспроизводит затхлый быт прошлого с его отношением к женщине, как орудию (!) наслаждения». Предписывалось изымать «все напетое Плевицкой», ныне одной из деятельниц контрреволюционных кругов русской эмиграции» (I — ф. 31, оп. 2, д. 46, л. 18); как известно, эта знаменитая русская певица в 30-е годы «исправилась», приняв участие по заданию НКВД в похищении генералов Кутепова и Миллера).
25 мая 1925 г. по всем гублитам был разослан особый циркуляр, которым предписывался строжайший контроль за распространением грампластинок и ввозом их в СССР. Сообщая о том, что Главреперткомом проводится «соответствующая работа» и «списки запрещенных грампластинок будут высланы в ближайшее время», он предписывает местным цензурным органам самостоятельно, «до момента получения этих списков», заняться просмотром граммофонного репертуара. При этом Главрепертком советует «исходить из следующих положений»:
1. Безусловному запрещению к исполнению и подлежат конфискации через органы Политконтроля ОГПУ: а) пластинки монархического, патриотического (!?), империалистического содержания; б) порнографические; в) оскорбляющие достоинство женщины; г) содержащие барское и пренебрежительное отношение к «мужику» и т. д. (I — ф. 31, оп. 2, д. 46, л.)20). В качестве «ориентира» приложен печатный «Каталог грампластинок за 1923/24 гг. производства фабрики «5-летие Октября», но и в нем кое-что вычеркнуто, например, романс «Окрасился месяц багрянцем…»
Крайне настороженно относились надзирающие инстанции к ввозу грампластинок из-за рубежа. Показательно в этом смысле дело артиста балета Н. А. Александрова в 1927 г. Политконтроль ОГПУ конфисковал на таможне целый ряд пластинок, которые он привез из Франции, где он выступал «в пользу советских общественных организаций». Среди них — самые неожиданные, например, «Украинский гопак», в других, как можно понять, нашли «элементы буржуазного разложения»— «Чарльстон», даже «Вальс-бостон» и другие «не наши» танцы. Тщетно артист пытался добиться выдачи ему грампластинок, поскольку они нужны ему «для профессиональной работы как артиста балета». Все тот же Лебедев-Полянский, в ответ на жалобу, сообщил в Ленобллит: «По сведениям, полученным из ОГПУ, грампластинки гр. Александрова уничтожены, как запрещенные к ввозу в пределы СССР» (I — ф. 281, оп. 1, д. 19, л. 25; там же, д. 39, л. 5).
В ряде циркуляров Главреперткома. предписывалось изгнать из «советского быта» танцы, влекущие за собой «буржуазное разложение». Самый ранний циркуляр такого рода относится к 1924 г. Он настолько колоритен, что имеет смысл привести его полностью:
«Секретно. Циркулярно. 2 июля 1924 г. Москва.
В последнее время одним из самых распространенных номеров эстрады, вечеров (даже в клубах) является исполнение «новых» или «эксцентрических», как они обычно именуются в афише, танцев — фокстрот, шимми, тустеп и проч. Будучи порождением западно-европейского ресторана, танцы эти направлены несомненно на самые неизменные инстинкты. В своей якобы скупости и однообразии движений они по существу представляют из себя салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений.
На рынке наслаждений европейско-американского буржуа, ищущего отдых от «событий» в остроте щекочущих чувственность телодвижений, фокстроту естественно должны занять почетное место. Но в трудовой атмосфере Советских Республик, перестраивающих жизнь и отметающих гниль мещанского упадочничества, танец должен быть иным, — добрым, радостным, светлым. В нашей социальной среде, в нашем быту для фокстрота и т. п. нет предпосылок. За него жадно хватаются эпигоны бывшей буржуазии, ибо он для них — возбудитель угасших иллюзий, кокаин былых страстей.