Все наглее, все развязнее выносят они его на арену публичного исполнения, навязывая его пряно-похотливые испарения массовому посетителю пивной, открытой сцены и т. п., увлекая часто на этот путь и руководителей клубов. С этим надо покончить и положить предел публичному исполнению этой порнографической «эксцентрики».
Как отдельные номера, ни фокстрот, ни шимми, ни другие эксцентрические вариации, к их публичному исполнению допущены быть не могут. Равным образом, означенные танцы ни в коем случае не должны разрешаться к исполнению на танцевальных вечерах в клубах и т. п.
Председатель Репкома (именно так! — А. Б.) — Трайнин.
Зав. театрально-музейной секцией — Бескин» (I — ф. 31, оп. 2, д. 11, л. 30).
С этой поры и начались гонения на «не наши танцы», продолжавшиеся на протяжении полустолетия. Примирившись в какой-то мере с фокстротом и танго, идеологические структуры обрушивались попеременно на буги-вуги, рок-н-ролл и другие новинки «буржуазного Запада». Впрочем, для его представителей, приезжавших в СССР делалось исключение: пускай танцуют… В 1926 г. Главрепертком прислал в Ленгублит (копия — Политконтролю ГПУ) секретный запрос: «По имеющимся сведениям, в Ленинграде в гостиницах «Астория» № «Европейская» до настоящего времени практикуются: фокстроты, шимми и др. эксцентрические танцы, запрещенные ГРК… Просим принять соответствующие меры к изъятию вышеуказанного явления». Ответ весьма показателен: «Сообщаем, что: 1) гостиница «Астория» является общежитием ответработников ВКП(б) Ленинградской организации и, понятно, там никакие фокстроты места не имеют; 2) «Европейская гостиница» по меньшей мере на 50 % обслуживает иностранцев. Поэтому Гублит в согласии с местным Политконтролем ГПУ и Исполкомом, в ведении которого гостиница находится, считает возможным не применять в этом случае правила о запрещении указанных танцев». «Главрепком» согласился с этим доводом, но предложил Ленгублиту «категорически не допускать исполнение эксцентрических танцев где-либо в других местах в Ленинграде» (I — ф. 31, оп. 2, д. 34, л. 23, 35).
Подозрительными выглядели в глазах местных цензоров балы-маскарады: советский человек не должен: носить маску… Так, Великолукский окружной инспектор сообщил руководству ленинградской цензуры в 1928 г. о том, что, «не имея никаких указаний относительно разрешения танцев и балов-маскарадов», он их «совершенно не разрешал» (I — ф. 281, оп. 1, д. 3, л. 141).
Строжайшему контролю цензуры и тайных политических органов подвергались любые эстрадные выступления, реплики и экспромты конферансье, репризы, куплеты и т. п. В «подозрительных» и «сомнительных» случаях, как можно понять из ряда документов, на такие выступления посылался специальный осведомитель ГПУ. Крайне показателен в этом смысле такой документ:
«Начальнику Политконтроля Петроградского ГПУ — сотрудника для поручений Кузнецова М. К.
Довожу, что 7.XII с. г. (1923-го. — А. Б.) выступавшая в качестве конферансье в Свободном театре Марадулина М. С. между прочим позволила себе следующее: объявляя очередной номер программы («Танго улицы»), для пояснения упоминает, что этот номер «обыкновенно исполняется» на углу 25-го Октября и 3-го июля (угол Невского и Садовой. — А. Б.), но из-за плохой погоды перенесен в Свободный театр, и далее, перед, выходом Дулькевич, исполнявшей детские песенки„объявляет публике, настойчиво требовавшей спеть Дулькевич романс «Все, что было» (видимо, имеется в виду популярный шлягер 20-х годов, получивший известность благодаря Петру Лещенко, «Все, что было, все, что мило, все давным-давно уплыло…» — А. Б.), что много найдется народу, вспоминающих о том, что все было… и с удовольствием желающих бы очутиться в тех же условиях, в каких вся эта публика так хорошо себя чувствовала и откуда Октябрьская революция метлой вымела их из насиженных мест.
Доводя до сведения вышеизложенное, прошу о соответствующей мере воздействия ввиду временного воспрещения выступления в качестве конферансье. 8 декабря 1923 г. Кузнецов (подпись)» (I — ф. 31,оп.2, д. 11, л. 6. — Стиль автора полностью сохранен).
Прямо по тексту этого доноса — размашистая начальственная резолюция красными чернилами: «Тов. Петров. Следовало бы одернуть названную Марадулину, дав ей недельки две отдыха» (подпись неразборчива). Означало ли это лишение права выступать артистке в качестве конферансье или под «отдыхом» подразумевалось заключение в тюрьме — трудно сказать… Кстати, она упомянута в дневнике Корнея Чуковского в записи от 1 января 1922 г. в качестве выступавшей на встрече Нового года в Доме Литераторов, смешно изображавшей «даму, стоящую в очереди кооператива Дома Литераторов, — внучку Пушкина по прямой линии от г-жи N»9.