Я повернул ключ в замке зажигания и потерянно замер без смысла куда-либо ехать. Никто не был виноват, кроме меня самого, и это безобразно обидно мучило нутро. История с мастер-классом и увольнением из труппы, игры в театре с Мишель, плохая репутация и даже появление Изабель, по-злому помнящей меня спустя много лет ― вина одного человека. Моя. Поступки и фразы проносились в голове одни за другими, вынуждая ерзать на водительском сидении. Всё могло быть иначе, будь я не Брэндон Форд, а кто угодно другой. Образованный, ответственный, надёжный, высоконравственный и обязательно добрый молодой человек, отстаивающий справедливость только гуманными методами. Но нет же, я был самым настоящим козлом: социопатом, живущим моментом и плотскими утехами, избегающим обязательств перед кем-либо; грубияном, без прикрас высказывающимся на пропалую; обиженным дитём, не чурающимся в своей мести дойти до преступления. Всё это я знал, самообманом не занимался, и ведь такой порядок вещей меня устраивал прежде…
На заднем сидении лежала спортивная сумка, а в ней ― предусмотрительно бутылка и уже расторгнутый контракт. Подсознательно я понимал даже то, что Макарти не спустит мне с рук и единичный прогул, а уж в добавок выведенных из рабочего строя двух актрис ― не подвергалось сомнению. Мою прогнившую часть от имени, что привычно характеризовало на публике скандалиста, всё также не интересовало, как отреагирует Изабель. Девушка всего лишь сорила крохотными подлостями: как она сказала, пыталась обратить моё внимание на себя, или же намеренно стремилась вывести из игры ― причина нисколько не важна, ведь доломал хлипкое доверие к своей персоне я без всякой посторонней помощи. Но Мишель…
Я всё ещё был прежним Брэндоном. Предсказуемый виски, что поможет оглушить тяжелую голову, ждёт своего часа, а клубы Манхэттена вот-вот распахнут двери для желающих расслабиться сегодняшний вечером. Только нажать на газ и ринуться по любому из многочисленных адресов…
Но на соседнем сидении будто снова восседала она, посматривая на меня брезгливо, почти разочарованно. Я пугливо осмотрелся, от чего-то стыдливо пытаясь прогнать мысли про алкоголь, словно и не для меня он был припасён, тяжело сглотнул. Увидеть Мишель, увидеть, увидеть! Странно ощущать себя под властью неконтролируемого чувства: со мной явно было что-то не так, ведь оно жило отдельно, как нечто инородное, ненужное, но повсюду моталось следом. И теперь наседало на меня неподъемным чувством вины, безжалостно обнажая перед мыслью об обещании извиниться. Я вдруг понял, что не мог позволить себе уйти в неизвестной длительности запой без сдержанного слова.
***
Нью-Йорк сходил с ума от обрушившихся на город осадков: к восьми часам улицы выстилали сверкающие в свете вывесок плотные сугробы. Пешеходы и транспорт погрязали в них, ото всюду доносились гудки раздосадованных водителей. Пейзажи спокойных окраин я променял на бешеный центр, не засыпающий в преддверии Рождества. Вывеска "Плаза" заманчиво мерцала и зазывала посетить пятизвёздочный отель хотя бы на экскурсию по наряженному лобби, но бдительный охранник уже несколько раз намекнул мне о том, где находится выход. Редкий снег кружился в ледяном воздухе, оседая на плечи и рукава, которые я без устали отряхивал. Машина была припаркована в тридцати минутах ходьбы, и это казалось удачей в условиях декабрьского коллапса. Хотя я мог уверенно заявить, что сегодня мне сопутствовало довольно странное везение…
Заявиться сюда. Стоило ли? С каждой минутой это становилось всё более отстойным решением… Чтобы не окоченеть к приходу Мишель, я прогуливался вдоль парадного входа в отель из стороны в сторону и озирался, чтобы вдруг не упустить её прежде, чем она войдёт в лобби. А ещё на меня косо смотрела охрана, ведь счёт времени уже пошёл на часы… Сегодня должна была состояться наша общая репетиция, но, вероятно, Мишель танцевала одна. Не знаю, чем занял её Крэг, за неимением партнёра: поддержки и парные части в одиночку не исполнишь, девушка осталась без напарника на полпути, но в отель не торопилась.
В этом я был способен понять Мишель. Мне тоже ужасно не хотелось возвращаться домой. Даже холостяцкие апартаменты на Манхэттене стоили не дешево и, несмотря на фешенебельный ремонт, хоть и тешили моё самолюбие, никогда не казались уютными. Моя квартира превратилась в "публичный дом" с первого дня покупки, и как я не пытался осесть в Нью-Йорке основательно, чувство защищённости посещало меня редко. Особенно сейчас, когда я понимал, что торопиться в квартиру будет не от куда. И не к кому спешить по утрам. От этого в груди скверно жгло, и я ничего не мог поделать. Даже на улице под щиплющим ветром у порога в её отель было уютнее, чем дома.
Стыдно признавать, что я влюбился. Процесс принятия оказался невозможно болезненным и нелепым, потому что я по-прежнему этого отчаянно не желал и изо всех сил сопротивлялся. Лишающая дыхания ощутимая ломота безустанно напоминала мне о той, что осталась в быстро наступившем прошлом. И это было предельно странно для такого человека, как я… Страдать по девушке. Но я искренне не верил, что смогу блюсти себя ради одной бесконечно, а Мишель ясно дала понять, что другого не приемлет. И то, что наши чувства взаимны… В этом факте меня убивало каждое слово. Противная дрожь нападала на тело до тошнотворного головокружения; я терроризировал сам себя, пытаясь пресечь тепло, которое выжигало грудь какой-то смехотворной надеждой на непонятно что.
Невозможно было поверить, что наших репетиций больше не будет. Я долго вспоминал первую встречу, никак не находя в воспоминаниях, за что зацепиться. Вроде бы обычная девушка с шикарной фигурой ― привычное явление в кругу танцоров, но дело и не во внешности, и даже не в правильно-дрянном характере. С того дня я всё рассуждал над тем, что Крэг разглядел в Мишель, с ходу выделив из толпы: через чур выдающуюся ответственность, хваткость или попросту пресловутое мастерство. Она, похоже, ощущалась иначе, чем другие люди в зале, по-другому смотрела, двигалась. После знакомства с ней я, человек, танцующий ради танца, вынужден был признать, что даже простая походка оставляла впечатление о Мишель, как об исключительной танцовщице. И это было удивительно: в конце концов я начал испытывать чувства, даже не понимая, что конкретно меня привлекает в ней, и с каких пор этот процесс запустился. Мне недоступно было знать, что я неосознанно наблюдаю за каждым её шагом и стремлюсь быть ближе. В запасе находок о Мишель накопилась уйма раздражающих и восхищающих меня вещей, думать о них я мог безостановочно, но от этого ещё ни разу не становилось легче. Только больнее с каждым разом.
Макушки небоскрёбов терялись в черноте. Вечер плавно перетекал в ночь, но сколько я не помышлял уйти, встречал в душе упорное непреодолимое сопротивление. Ноги сковало то ли от холода, то ли от неуверенности у главного входа в Плазу, и как только мысли хоть немного приводили меня в подобие нормы, я снова тушевался. Смотрел вдаль, на переход, на соседний тротуар и каждый раз надеялся увидеть её силуэт. Я жаждил встретить Мишель, рассмотреть ещё хоть раз её раскрасневшееся личико, привычные полюбившиеся черты. И не попадаться ей на глаза тоже, хранить молчание, испариться навсегда к чёрту, чтобы не заниматься идиотским подбором не вяжущихся слов. Ничего не шло в голову, а наша встреча, вероятно, приближалась. Я даже начал чувствовать себя защищено, находясь в изоляции от неё, ведь с течением времени становилось ясно, что разговор сегодня может и не состояться, а мороз бодрил после отступающего похмелья и убаюкивающего горя. Что ж, упустить Мишель из виду я никак не мог; танцовщица действительно задерживалась на репетиции…
Что если придти в другой день или вовсе написать сообщение?.. Такое поведение обычно сходило мне с рук, ведь от Брэндона Форда не ждут и приветствия…
Исключено. Изнывающее сердце беспрекословно требовало достойного прощания с Мишель. Почему-то хотелось, чтобы она узнала о моём увольнении от меня лично. Пускай даже Крэг уже успел огласить своё решение с утра, я чувствовал необъяснимую ответственность перед танцовщицей, и несмотря на животный страх столкнуться с ней, знал наверняка от любезного наставника, что извинения ― лучшее, что я могу ей дать.