Журналист хотел представить героя своей публикации не просто в черном или в белом цвете, но показать его человеком сложным, неоднозначным, противоречивым. Жалобы Лазаревского на несоблюдение Заварзиным канонов традиционной оперетты показались Эдуарду несостоятельными. Время ломало старые правила и подходы, в драматических театрах Москвы, Санкт-Петербурга и других крупных культурных центров по-новому стала выглядеть классика, адаптированная под задачи современности. Найти нечто общее в чувствах и поступках действующих лиц пьес Гоголя, Островского, Чехова, Горького с чувствами и поступками нынешних людей многие режиссеры считали сейчас своей сверхзадачей. Если перевоплотились в мюзиклы «Нотр-Дам-де-Пари» и «Граф Монте-Кристо», если «Вестсайдская история» превосходно перенесла трагедию юных влюбленных из средневековой Вероны в Нью-Йорк шестидесятых годов двадцатого века, то почему не создать мюзикл «Гамлет»? А его неудачный дебют — что же, и премьера «Кармен» окончилась провалом, и «Чайку» освистали в Александринке. Но мог ли такой талантливый и уверенный в себе человек, как Заварзин, через шесть дней после такой временной неудачи застрелиться? Этот вопрос очень занимал московского журналиста.
5
После ухода Лобова художественный руководитель Театра музыкальной комедии пребывал в дурном настроении. Антон Ильич хотел как можно скорее забыть обо всем, что было связано с Максимом Заварзиным, а тут ему пришлось рассказывать о погибшем, невольно впасть в никому не нужную откровенность, показать себя ретроградом и консерватором, да еще и завистником. Таланливая молодость и бездарная старость, Моцарт и Сальери, гений и злодейство — вечный сюжет, всякий раз проявляющийся в новой форме. Что там еще напишет этот столичный щелкопер, как изобразит почтенного маэстро? Но ведь и Лазаревский, ныне увенчанный званиями и сединами, некогда считался восходящей звездой московской сцены, грозой признанных авторитетов.
Он дебютировал в роли Тасилло в «Марице», потом были Эдвин в «Сильве», мистер Икс в «Принцессе цирка», Генрих фон Айзенштайн в «Летучей мыши». Лазаревского приглашали на «Новогодний огонек», на другие телепередачи, он несколько раз снялся в популярных кинофильмах. Артист попал в число тех исполнителей, которые «делали кассу», режиссеры знали, что одно появление на афишах их имен гарантирует успех. Все это было, было, было, но прошло…
Время безжалостно перевернуло страницу, именуемую в бесконечной жизненной книге двадцатым веком. Как намекнули не так давно Антону Ильичу в столице, здесь прежний опыт никого не интересовал, более того — считался даже контрпродуктивным. Его величество мюзикл правил там, где еще недавно царила ее величество классическая оперетта. Но у себя, в Южнограде, Лазаревский не хотел никаких перемен. И внезапно столкнулся с оппозицией в лице ранее любимого ученика, Макса Заварзина.
Овдовевший двенадцать лет назад и с тех пор никогда не вступавший в официальный брак, бездетный и вообще-то одинокий, Антон Ильич по-отечески отнесся к юному дарованию, делился с Максимом и своими артистическими, и своими режиссерскими навыками. Но наставник оказался бессилен, когда Заварзин, насмотревшись новаторских столичных постановок, задумал начать в театре тотальную творческую реконструкцию. И только его смерть приостановила этот, как в глубине души прекрасно понимал Лазаревский, неизбежный процесс.
Антон Ильич, наблюдая за тенденциями в глобальной культурной жизни в двадцать первом веке, с печалью констатировал в ней стремительные перемены. Один за другим закрывались литературные журналы и книжные магазины, бумажная книга превращалась в раритет, в антиквариат, одни потенциальные читатели и читательницы вообще предпочитали сериалы и изощренные компьютерные игры с виртуальной реальностью, другие перешли на электронные и аудиокниги, которые можно было слушать, прибирая квартиру, готовя ужин или занимаясь вязанием. Книги, источник знаний, выбора жизненных ценностей, душевных переживаний, трансформировались в «криминальное чтиво», в развлечение, в способ скоротать время в поезде или в самолете. Любовные истории, фэнтэзи, детективы и триллеры вытеснили городские и деревенские романы, серьезную социальную фантастику Ивана Ефремова и братьев Стругацких, прозу Юрия Трифонова и Юрия Нагибина. Что уж говорить о поэзии и поэтах, собиравших в шестидесятые полные залы и стадионы, они стали почти никому не интересны, как и некогда столь любимые бардовские песни.