— Бог в помощь. Теперь вас двое. Можно организовать следственную группу.
— Ты не знаешь, почему я тебя терплю? — задумалась Катя.
— Знаю. Потому что любишь.
Шмель все пытался отыскать что-то в постриженной траве. Впрочем, это мог быть другой шмель.
9 июля, воскресенье
После вчерашних поминок болела голова. Тихон посмотрел на висевшие над дверью спальни часы — начало шестого. Закрыл глаза, отвернулся от окна, за которым уже светило солнце, и понял, что не заснет.
Похороны вышли малолюдными. С подругами Лика его не знакомила, сообщить им он не мог, и получилось, что на похоронах были только он, Катя с Мишей, Павел Викторович, Александра и несколько соседей. Соседям о похоронах сказала Катя, Тихон с ними только здоровался и даже не знал, как их зовут.
Отчего голова раскалывается, он не понимал. Не так много он вчера выпил, чтобы мучиться от тяжелого похмелья.
Тихон посидел в кровати, держась за голову, неохотно поднялся, босиком и в одних трусах спустился на первый этаж. Лика сейчас скорчила бы веселую гримаску. Впрочем, при Лике он не позволял себе ходить по дому в таком виде.
Он включил электрический чайник, бросил в чашку два пакетика чая, подошел к кухонной полке, служившей ему баром. Бутылки стояли на полке неровно, не так, как он обычно их ставил. Коньяк немножко выдавался вперед. Наверное, Александра стирала пыль. Тихон взял бутылку, закрыл полку.
Содержимое бара было скудным: коньяк, который он сейчас держал в руке, непочатая бутылка водки и две нераспечатанные бутылки розового французского вина.
Вино он купил для Лики. Давно, еще когда был жив тесть. Они с ним по вечерам иногда выпивали по рюмочке, а Лика делала вид, что им завидует. К вину она не прикоснулась, сколько Тихон ей ни предлагал.
Вообще-то, зимой они тестя видели редко, приезжали сюда на выходные пару раз в месяц, не чаще. Да и летом не жили здесь постоянно. Лика не захотела отсюда уезжать после смерти отца. Тихон этому радовался, отсутствие жены в Москве давало больше возможностей видеться с Настей.
Мысли о Насте вызывали тоску. Как недавно он боялся сказать Лике, что хочет от нее уйти, так же сейчас не хотел говорить то же самое Насте. Она заплачет, будет страдать…
«Не решусь», — тоскливо понимал Тихон.
Чайник закипел, он поставил бутылку на стол, залил кипятком пакетики.
Настя задергала его звонками. Если позвонит сегодня, придется к ней поехать.
Если, конечно, он не решится сказать, что больше ее не любит.
По телефону сказать это легче, и Тихон всерьез подумал, не поступить ли именно так.
Решил, что не поступит. Он Настю соблазнил и теперь хочет бросить, отвечать надо по полной. Придется выдержать слезы и чувствовать себя законченным мерзавцем.
Вообще-то, кто кого соблазнил, большой вопрос…
Тихон достал рюмку, налил коньяк. Усмехнулся, он никогда не представлял себя опохмеляющимся по утрам.
Потом он искренне недоумевал, как заметил в коричневой жидкости белую крупинку, и почему та не вызвала желания подцепить ее чайной ложкой и выбросить. Он поднял бутылку, подошел к окну и принялся разглядывать ее на просвет.
Белые крупинки поднимались со дна, когда он встряхивал бутылку.
Их было немного.
Он не прикасался к этой бутылке с тех пор, как тестя не стало. Без тестя его не тянуло выпить перед сном рюмочку.
Очень глупо, но на чай Тихон тоже внимательно посмотрел перед тем, как его отпить.
Порылся в аптечке, выпил две таблетки анальгина.
Принял душ, побрился, надел футболку и шорты и вышел на веранду к мольберту.
Новый пейзаж удавался. Темный лес на горизонте казался зловещим.
Настя позвонила в начале восьмого.
— Ты приедешь? — голос у нее был жалобный, Тихон тяжело вздохнул.
— Завтра, — пообещал он.
— Почему? Почему завтра?
— У меня сегодня дела.
— Тихон! Что происходит? — Настя заговорила совсем тихо, почти шепотом. — Объясни, что происходит!
— У меня умерла жена.
— Я это уже слышала! Я уже сто раз это слышала! У тебя умерла жена, и я тебе стала не нужна, да?
Как ни странно, так и было. Ему было скучно с Ликой, и он тосковал по Насте.
Лики не стало, и то, что казалось любовью, рассеялось, как легкая утренняя дымка над почвой в жаркий летний день.
Настя больше не казалась ему ни загадочной, ни прекрасной.