Выбрать главу

«Из новых, должно», — подумал о нём Всеволод.

Святослав усадил братьев около себя и сказал:

— Не обессудьте, что не велел подать вина. Дела решаются на трезвую голову. — Он в задумчивости подоил свои вислые усы. — А дела таковы: вчера ко мне прибыло посольство. Вот он ему голова, боярин Добрыня.

Добрыня Долгий привстал и поклонился с улыбкой, но взгляд его был жёстким.

— Послы приехали просить на владимирское княжение, — продолжал Святослав, — Ярополка и Мстислава, ваших племянников, а моих внуков[12].

— От кого послы? — тихо спросил Михаил.

— От трёх славных городов: Ростова, Суздаля и Владимира, — ответил Добрыня.

— Так порешило вече, — мягко добавил козлобородый.

— Что за человек? — спросил о нём Михаил.

— Воевода князя Рязанского, боярин Дедилец, — с вызовом ответил Добрыня.

Братья переглянулись: им стало понятно, откуда дует ветер. Заговорил епископ Порфирий:

— Великий дед ваш, Владимир Мономах, писал в своём «Поучении»: «Не держите гордыни ни в уме, ни в сердце, но молвите: мы — тленны, ныне живы, а завтра во гробе». Я напомнил сии слова князьям Ярополку и Мстиславу. И они ответствовали мне: «Мы ли сотворим обиду дядьям нашим? Поедем в Залесье княжить вместе, а Михаил да будет нам в отца место».

Речь епископа удивила и братьев и послов.

— Правду ли ты говоришь, владыко? — бледнея, спросил Добрыня.

— Я священнослужитель, — оскорблённо ответил Порфирий. — Впрочем, тебе скажут всё сами князья, вот вернутся с охоты...

Епископ поднялся, придерживая рукой усыпанную каменьями панагию — нагрудную иконку с изображением Дмитрия Солунского, покровителя всех славян от Адриатики до Варяжского моря.

Когда выходили из горницы, Всеволод услышал за спиной негромкий голос Дедильца:

— Ты, Добрыня, чудак, право слово. Да разве уживутся четыре медведя в одной берлоге?

Глава 5

Пир был в разгаре. Княжеские повара, осетринники и медовары потрудились на славу. Столешницы ломились от яств. На серебряных кованых блюдах горами высились жареные тетерева и гуси, голуби и рябки; лежали целые оленьи туши; масляной прозрачной корочкой лоснились бока молочных поросят, державших во рту пучки укропа и зелёного лука; мелким жемчугом сверкала в чашах осетровая и белужья икра; янтарём отливали сыры и истекали жиром всевозможные копчёности и рыбные соленья.

Из обычного русского питья были выставлены квасы и меды — мёд чистый, мёд хмельной переварный, мёд сотовый и попряный, настоянный на стручковом перце и обжигающий глотку, как огнём.

Не было нехватки и в заморских винах — таврических, византийских и фряжских. Расторопные виночерпии то и дело наполняли братины, чары и кубки.

Кое-кому в застолье хмель уже ударил в голову. Мечник Кузьма Ратишич не поладил, видно, с толстым щелоглазым половцем и тянул его в сени на расправу. Щелоглазый упирался.

— Боишься, облезьяна? — гудел мечник. — А раз боишься — не перечь. Я те брюхо-то вмиг халатом распорю.

Всеволод окликнул его и погрозил пальцем. Кузьма Ратишич утихомирился.

— Кто этот половчин? — спросил Всеволод у князя Игоря, сидевшего рядом.

— Хан Кобяк, — ответил Игорь. — С тех пор как я его да Кончака побил, он к нам в гости наповадился. Может, и вправду мира ищет... А впрочем, кто их, нехристей, разберёт. Он нынче с тобой пирует, а на другой день за саблю хватается.

Игорь был немногим старше Всеволода, но воинская слава северского князя уже перешагнула границы Киевской Руси и словно обрела крылья после того, как юный Игорь несколько лет назад разгромил половцев близ реки Ворсклы.

— Я тебе завидую, князь, — сказал Всеволод, поднимая кубок, — и пью за твоё здоровье и грядущие победы.

— Да я уж, кажется, полон, как мех — до самой гортани, — засмеялся Игорь, и на его смуглом лице блеснули крупные белые зубы.

Епископ Порфирий наставительно сказал:

— Токмо седьмая чара богопрогневительна, ибо после неё начинают бесы всяческие лаяния, свары и за власы рвания.

Пир шумел всё громче, грозя перейти в непотребный разгул, и тогда князь Святослав велел позвать гусляров. Гусляры вошли и благоприлично поклонились пирующим на все стороны. Было их трое — двое кудрявых парней да седой старик с молодыми не по годам глазами.

Гусляры зазвенели струнами и завели песню про Чурилу Пленковича, богатого и красивого бездельника, про его дружину беспутную, озорничавшую в окрестностях Киева.

А молодцы на конях как свечи горят, А кони под ними как соколы летят. Доехали-приехали во Киев-град, Да стали по Киеву уродовати: Да лук-чеснок весь повырвали. Белую капусту повыломали, Да старых-то старух обезвечили, Молодых молодиц до срама довели, Красных девиц опозорили...
вернуться

12

Ростислав Юрьевич, старший брат Михаила и Всеволода, был женат на дочери Святослава Черниговского.