Игорь наклонился к уху Всеволода и шепнул:
— Коли случится неладное, знай: князь Святослав и я за тебя с Михалком встанем. У меня к твоим сыновцам[13] веры вот настолько нет. А Глебушко-то Рязанский ох и хитрый лис. Чужими руками норовит жар загрести. Ты от него в осторожке живи. Слышишь меня, князь?
— Слышу, — сказал Всеволод.
— Люб ты мне, не спьяну говорю. Я сердцем прям и так скажу: князь Святослав на киевский стол метит, потому и держит вашу сторону. Внуки, Ярополк да Мстислав, для него не опора, духом слабоваты. А князья-то смоленские, что в Киеве сидят, дремать не станут. Вот ты и смекай, князь, что к чему...
«Ну нет, нас Святослав лбами не столкнёт, — подумал Всеволод. — Хватит и Вышгорода».
Вскоре после взятия Киева суздальской ратью власть в Южной Руси захватили князья смоленские. И хотя они тоже были Мономашичами, Андрею такой поворот дела пришёлся не по нраву.
Осенью прошлого года пятидесятитысячная рать Андрея вновь заняла Киев и осадила Вышгород. Девять долгих недель простояло войско под стенами городка и не смогло его взять.
Между тем в стане осаждавших начались неурядицы. Многие подручные князя Андрея пришли сюда поневоле, и охоты биться у них не было. А тут ещё родилась тревожная весть, будто на помощь князьям смоленским идут галицкие полки Ярослава Осмомысла и чёрных клобуков.
В союзном войске начался переполох. Однажды на рассвете отдельные отряды, не слушая уговоров воевод, бросились к Днепру, чтобы переправиться вплавь на другой берег. Была уже середина ноября, и обезумевшие люди сотнями тонули в ледяной воде.
Всё это Всеволод вспомнил сейчас, сидя на пиру, и мёд показался ему горьким. Он и князь Игорь были тогда воеводами двух полков союзной рати. Тщетно они пытались остановить бегущих, и честолюбивый Игорь плакал бессильными злыми слезами, когда, осыпаемые стрелами, оба князя уходили в ладье от преследования...
— Эх, друже, — продолжал Игорь. — Собраться бы нам воедино да пойти в Степь на поганых, а то бьём их не кулаком — растопыренными пальцами тычем. А ведь там, у моря-то, Тмутаракань лежит, родовой наш удел! Неужто навеки его потеряем?
Всеволод молчал. Слова Игоря были справедливы, но где уж там думать о Тмутаракани, когда в самой-то Руси брат на брата нож вострит. До единения далеко, а путь к нему, единению, всегда труден и кровав. Путь к нему — через пепелища.
Гусляров сменили двое скоморохов. Один из них был одет бабой и изображал сваху. Другой, видимо «отец» жениха, вырядился в платье богатого дружинника. Подбоченившись, он глядел на «сваху» сверху вниз и спрашивал:
— А что за невестой приданого?
— И-и, куманёк, наша невеста не пуста в дом придёт, — пришепётывая, заторопилась сваха. — Дают за невестою две шубы — одна соболья, другая сомовья, обе крыты еловой корой; а ещё бочку каменного масла; в конюшне же три петуха стоялых да един конь, шерстью гнед, а шерсти-то нет. К тому же два ворона гончих да три кошки дойных...
Епископ Порфирий недовольно хмурился, глядя на скоморохов.
— Осуждаешь, владыко? — спросил его Всеволод по-гречески.
— Зрелище от дьявола замышленное. Русские люди без меры падки на вино и веселье, а церкви пусты стоят.
«Будто в святом Цареграде не те же забавы», — с усмешкой подумал Всеволод, но промолчал — он не хотел потерять в Порфирии союзника.
Епископ вздохнул:
— Да, князь. Живя в миру, трудно уберечься от соблазна. Спасти душу можно только в монастыре. Ибо монастырь — как море. Подобно морю, он не держит в себе гнилого, но выбрасывает вон.
— Не всем же жить в монастыре. И если бы миряне не грешили, о чём бы тогда молились монахи?
Порфирий, смеясь, погрозил Всеволоду пальцем:
— Узнаю греческую школу, князь. Где ты учился?
— У Сорока мучеников, владыко.
Епископ кивнул, и взгляд его затуманился грустью. «Верно, тоскует по родине», — сочувственно подумал Всеволод.
Уже у себя в спальне, сидя на постели, он вновь перебрал в памяти разговоры минувшего дня. На сердце сделалось безотрадно и тревожно. Так тревожно бывает, когда переходишь реку по тонкому, молодому льду. Слышно, как лёд гнётся и дышит под ногой, а повернуть вспять ты уже опоздал. Вперёд, князь, и да поможет тебе вседержитель!
В подсвечниках-водолеях тихо потрескивали свечи; натаявшие сосульки воска изредка срывались вниз, и тогда рождался звук, похожий на далёкий всплеск весла.