Тем временем полки княжича Владимира и лыжники Кузьмы Ратишича сомкнулись у леса, как крылья невода, когда улов уже тянут на берег.
Разрозненные толпы половцев то тут, то там очертя голову кидались на стенки «невода» и падали с седел, сбитые стрелами и сулицами. Истошно вопили их вьючные верблюды, задирая к стылому небу губастые морды; сталкивались и переворачивались возы с награбленным добром, и русские бабы-полонянки, полубезумные от страха, старались уберечь грудных детей в этом кромешном аду.
На левом крыле уже пал стяг Мстислава, и конники Владимира Святославича вязали пленных, а кто противился — рубили на месте.
Небольшому отряду половцев удалось выскользнуть из облавы, но уйти ему всё равно было некуда: в убродистых лесных снегах кони тонули по чрево, и лыжники легко догоняли беглецов. Ни один из половцев не увидел больше родных степей.
Битва понемногу утихала. Всеволод придержал разгорячённого коня и попробовал вытереть о гриву меч. Но кровь на лезвии уже смёрзлась. Оба берега реки и самое русло были завалены телами убитых. Синие, голубые и жёлтые пятна одежд пестрели вокруг, словно островки взошедших из-под снега небывало ранних цветов.
Всеволод помял пальцами задубевшее лицо и снял шлем. Сталь обожгла пальцы.
«Однако, и студёно же нынче», — удивился он и отдал приказ подобрать всех раненых, пока они не замёрзли.
В чистый понедельник[43] союзная рать победителей вступила во Владимир. За полками Всеволода пешими брели пленные князья Мстислав и Роман Глебович. Самого Глеба везли в санях: упав с коня, он сильно расшибся. Княжич Роман шёл рядом, изредка поправляя рваную попону, которой был укрыт Глеб. Роман что-то говорил отцу, но его голос тонул в плаче и радостных криках горожан. Убивались те, кому завтра предстояло копать в мёрзлой земле последний приют для своих близких — мужа, брата или сына; ликовали и смеялись родственники уцелевших в битве.
Были среди пленных половецкие ханы. Они шагали по городу невозмутимо, словно гости, и бесстыже разглядывали горожанок, а может быть, их праздничные наряды.
— Тьфу, нехристи, — плевались женщины. — Ноги колесом, глазки — семечки, а туда же — пялятся!
— Эка важность, ноги колесом, — рассудительно говорили мужики. — Зато он на коне, как на бревне, сидит — враз не выбьешь.
— Ох, родимые, и посекли же их наши — в Заречье на Колокше, бают, поленницами лежат.
— Кум, а кум, а не съездить ли нам туда: ведь, поди, добра всякого сколько побросано?
— Мёртвых, что ли, станешь обирать?
— А что мёртвые? Они не кусаются, и одёжка им теперь без надобности. Перед господом богом все предстанем нагими.
— Эй, люди, гляньте — никак, знакомый боярин! Не он ли у нас на вече горло драл за Ростиславичей?
— Он самый, козлобородый чёрт!
— Плюнуть ему в рожу аль не стоит?
В толпе пленных рязанцев чей-то зоркий глаз и впрямь углядел боярина Дедильца, приезжавшего три года назад послом от князя Глеба.
Сейчас народ гадал между собой, какую кару придумает своим побеждённым врагам великий князь.
— Да такую же, как Якиму Кучке, — говорили одни. — Голову долой — и в прорубь.
Другие возражали:
— Тут и сравнивать глупо. Княжеская кровь — не боярская. У Всеволода и рука не поднимется на свой корень.
— Зато у нас поднимется. Ежели князь их выпустит, нам снова слезами умываться...
Полки проходили мимо, направляясь к Богородичной церкви. Здесь они отслушали благодарственный молебен, после чего разошлись на постой.
К вечеру в княжом тереме всё было готово для большого пира.
Всеволод после бани, распаренный и отмякший, сидел в покоях княгини и пил яблочный квас. Мария отдавала последние распоряжения осетринникам, поварам и слугам.
Вошёл Кузьма Ратишич:
— Звал, государь?
— Звал. Садись. Мария, вели нам подать чего-нибудь покрепче. — Великий князь через стол наклонился к мечнику: — Дело вот какое, Ратишич. Надо немедля отправить посольство в Рязань. Грамоту я заготовил.
Всеволод протянул Кузьме открытый ларец. В нём лежал небольшой кусок пергамента, зашитый в холстину. На восковой печати стоял оттиск княжеского перстня: две поперечные палки с верхней перекладиной и подножием. Слева от знака виднелось кольцо-отпятныш, справа — завитушка вроде рыболовного крючка.
— Кого отрядишь? — спросил Всеволод.