Караванные пути шли из Булгарии в полусказочные южные города — Ургенч, Хиву, Багдад и Дамаск. Быть торговым посредником между Севером и Востоком оказалось делом настолько прибыльным, что в руках у здешних купцов скопились несметные денежные богатства. Не потому ли волжских булгар прозвали на Руси серебряными?
Известие о набеге отнюдь не обрадовало великого князя, и он попенял себе, что оставил без внимания многократные жалобы булгарских гостей на бесчинства русских ушкуйников[58]. Но у него не было тогда ни сил, ни времени усмирять разбойные ватаги.
В глубине души великий князь сознавал, что, случись подобный набег годом позже, он бы сослужил немалую службу. Чтобы раздвинуть пределы Владимирского княжества, более удачного повода к войне и не придумаешь.
Обширные земли мордвы и черемисы[59] издавна привлекали к себе взоры русских князей. Ещё Владимир Великий совершил против булгар несколько походов. Правда, он не ставил себе задачей захват торгового перепутья и вёл войну лишь для того, чтобы ослабить опасных соседей. Брат Андрей глядел дальше пращура. Но и ему не удалось закрепиться на Волге, хотя булгары всякий раз бывали биты.
«К весне я, пожалуй, сумею приготовить рать, — размышлял Всеволод. — А то, чего доброго, моё бездействие их князья примут за слабость. Лучшая оборона — нападение, это знали ещё эллины. Хорошо бы, Святослав помог войском. Одному-то тяжеленько придётся...»
Всеволод спешил вернуться во Владимир, поэтому ехали с короткими остановками, ночуя иногда под открытым небом. Сопровождавшие обоз белозерцы — потомственные звероловы — учили дружинников великого князя раскладывать нодьи. Два дерева, сваленные крест-накрест, давали нужное тепло вплоть до утра. Особыми клиньями верхнее бревно можно было приподнять, и тогда оно горело жарче, или опустить, тем самым сбивая лишний огонь.
Весь обоз шёл на оленьей тяге, а кони бежали налегке, в заводе. Олени словно играючи брали самые крутые сугробы и, благодаря своим расширяющимся копытам, не проваливались даже на тонком насте. Великий князь отметил про себя, что для зимних походов олень приспособлен лучше коня, да и есть он не просит.
Во Владимир прибыли в разгар масленицы. По всем дорогам от села к селу летали тройки с бубенцами — православный люд «перегуливался», разъезжая друг к другу в гости и объедаясь блинами. В домах звучали хмельные песни и дробный перестук каблуков. И только в княжом тереме стояла тишина: великому князю было не до веселья.
В рабочей горнице Всеволода сидели отец Иван и Кузьма Ратишич.
Со слов великого князя священник писал письмо Святославу Киевскому:
«Отец и брат мой! Соседи наши булгары, народ безбожный, ныне приходили по Волге и Оке с великим войском и многие города разорили, людей бесчисленно попленя. Рязанские же князья, вражду между собой имея, друг друга зорят, а к Русской земле, отечеству своему, не радеют. Половцев же призывать не хочу, опасаясь от них измены, ибо они с булгарами язык и род един. Ниже[60] хочу, чтоб они, за моею саблею пленников набрав, ко вреду Русской земли усиливались. Того ради прошу у тебя, да пришлёшь мне в помощь достаточное войско, сколько сам заблагорассудишь, а когда тебе на иноверных помощь потребна, я не обленюсь сам придти или все мои войска тебе послать...»
— Всё? — спросил отец Иван.
— Как будто всё.
Священник сложил пергамент вдвое, продел сквозь его края шёлковый шнурок, обернул концы тонкой золотой пластинкой и сунул между створками стального чекана иноземной работы (чекан этот среди прочих даров преподнесли Всеволоду новгородцы). После удара ладонью на пластинке остался княжеский знак Всеволода: два столбика с подножием и «крышей», слева — кольцо, справа — как бы перевёрнутая запятая.
Полюбовавшись на дело своих рук, отец Иван протянул послание Кузьме Ратишичу.
— Выезжай не мешкая, — сказал Всеволод. — Сторожи возьми побольше: за Рязанью, я слыхал, половцы шалят. Упаси бог, чтобы письмо попало к ним в руки. Внезапность — половина удачи.
Когда Кузьма Ратишич вышел, Всеволод заговорил с духовником об отправке юношей в Византию.
— Способных мальчиков у меня на примете много, — помедлив, отозвался отец Иван. — И к образному письму, и к чертёжному делу. Подберу. А вот кого дать им в наставники? Может, мне самому поехать?
— Нет, — сказал Всеволод. — Ты мне здесь нужен.
— А ежели послать Елисея Никитина?
— Кто это?
— Один из зодчих князя Андрея. Строил Успенский собор. К тому же чист сердцем и бескорыстен, яко дитя. И по-гречески разумеет.
— А не пьяница?
— Да кто из нас без греха? — засмеялся отец Иван. — Но ума Елисей не пропьёт, он крепкой породы — из поморов.
— Добро. Исчисли сам, сколько понадобится денег на расходы. А Елисею накажи: пускай в Болгарии поищет знатных розмыслов, кои в строительстве стен и в зодчестве были бы искусны. За ценой пусть не стоит. Платить станем не скупясь.
Потом великий князь заговорил с духовником о предстоящем походе.
— Бывал я и в Булгарах, — отозвался отец Иван. — Городов у них немного, но укреплены на совесть. Главный — Великий город, по ихнему Биляр. Жителей в нём тысяч до пятидесяти наберётся, а теперь, может, и больше.
— Стены каковы?
— Дубовые, вроде наших. Тоже стоят на валу, а перед валом ров выкопан в две сажени глубиной. Дома же в городе почти все глинобитные, зажечь трудно будет. — Священник помолчал, потом добавил: — В книгохранилище старые хартии[61] лежат, ими ещё Андрей Юрьевич пользовался. Погоди, сейчас принесу...
Отец Иван вышел и скоро вернулся с пергаментными свитками. Один из них был весь исчерчен синими стрелами, а сбоку стояли пометы, сделанные рукой Андрея. Это оказался подробный замысел последнего похода на Булгарию в 1172 году.
— Вот их другой город, Бряхимов, — говорил отец Иван, тыча в хартию толстым пальцем. — Отнесён в сторону от Волги, дабы его в яроводье не заливало. А это — Тухчин-городок, невелик, вроде нашей Твери, да по Каме ещё два — Жукотин и Керменчук.
— Они нам без надобности, — сказал Всеволод. — Коли уж бить, так в самое сердце. Я вот думаю, кого бы в Биляр послать. За двадцать лет много воды утекло. Может, там и стены-то поставлены каменные?
— А пошли Гюрю. На русского он похож, как я на красну девицу. Обряди его по-восточному, сойдёт за купца — армянина али грека. Да о его роде-племени никто там и допытываться не станет: в Биляре и христиан полно, и язычников, и иудеев. Булгары веротерпимы, хотя знать у них исповедует ислам.
— Добро. — Всеволод провёл ладонью по русым кудрям. — Спасибо за дельный совет. Только согласится ли Гюря? Ты скажи, чтоб он зашёл ко мне.
Оставшись один, Всеволод принялся изучать хартии и просидел над ними до вечера. Пометы Андрея говорили, что от Городца Волжского до устья Камы войска дошли за четыре седмицы.
«Можно уложиться и в три, ежели пешую рать посадить на струги, — думал Всеволод. — А конница пойдёт берегом. К тому же люди не устанут».
Он попробовал прикинуть, сколько потребуется судов для переброски. Выходило много, даже если не брать в расчёт полки Святослава. Те, конечно, придут конными. Значит, в первую голову надо искать плотников, искусных в постройке речных кораблей, а также кормщиков и других бывалых людей, которые знали бы на Волге каждую излучину и отмель.
Тут великий князь усмехнулся внезапной мысли: а кто же знает их лучше ушкуйников? Они заварили кашу, они и помогут расхлебать...
Когда явился Гюря и сказал, что готов поехать в Биляр хоть завтра, Всеволод обнял тиуна.
— Другого ответа я и не ждал, — молвил он. — Но у тебя по дороге будет ещё одно дело. Ежели оно выйдет, награжу по-царски...
На другой день Гюря выехал в приволжские сёла, служившие зимой пристанищем разбойной вольницы. За пазухой у тиуна лежал указ, в котором от имени великого князя было обещано прощение всем ушкуйникам, ежели они до весны придут в государево ополчение. А нераскаявшихся, говорилось в указе, ждёт позорная казнь на этом свете и вечные муки на том.