Известие было ошеломляющим.
«Юрий — царь Грузии?! Воистину, неисповедимы твои пути, господи», — думал Всеволод, выходя из церкви и садясь на коня.
Между тем на острове, в устье Цивили, сторожевой белозерский полк ждал возвращения главных сил. Ратники маялись от безделья и завидовали товарищам, ушедшим к Великому городу.
— Сидим тут, ворон считаем, — ворчали они. — От скуки хоть в лапоть звони.
Но Фома Ласкович сурово пресекал ропот. Старый воин знал, как обманчива бывает тишина. По ночам он самолично проверял охранение, появляясь из темноты так неожиданно, что дозорные всякий раз пугались.
— Не спать, други, — говорил воевода, — иначе и свою голову потеряете, и остальных погубите. Опасенье — половина спасенья.
«Вот хрыч, — думали дозорные, борясь с дремотой, — от кого тут беречься? Сова, что ли, тебя утащит?»
Но «хрыч» оказался прав.
Однажды перед рассветом, когда особенно одолевает сонливость, сторожа услышала подозрительные всплески — словно на реке играл косяк осётров. Но для рыбы время было неподходящее, солнце ещё не взошло, и старшой отправился в шатёр воеводы.
Фома Ласкович вышел на берег в полной воинской справе и стал вглядываться в туман. Всплески повторялись равномерно, и к ним уже примешивался лёгкий скрип уключин.
— Тревогу не бить, — сказал воевода дозорным, — будите людей тихо. Пускай булгары думают, будто застали нас врасплох.
Стан поднимался, стараясь не звенеть оружием и щитами. Сотники шёпотом подгоняли людей.
Скоро из тумана начали проступать очертания вражеских дощаников и челнов. Они подходили к острову дугой, охватывая его носок с двух сторон. Белозерцы, стоя за тыном, терпеливо ждали знака воеводы.
Первая, самая большая ладья, мягко ткнулась в песчаный берег, с неё посыпались булгары. Даже теперь они не поднимали шума. Видно, твёрдо были уверены во внезапности своего нападения.
И тут раздался зычный голос воеводы:
— Лучники-и — вперёд!
Вмиг распахнулось несколько ворот, и лучники выбежали за частокол, рассыпаясь цепочкой. Первая стая стрел угодила в самую гущу булгар. Увязая во влажном песке, нападавшие бросились было вперёд с грозным рёвом, но сразу остановились: из русского стана выходили одна за другой готовые к бою сотни. В их спокойных порядках таилась такая устрашающая мощь и уверенность, что булгары дрогнули и стали поглядывать на ладьи. Это недолгое замешательство и предрешило исход сражения уже в самом начале: никто не может драться успешно, раз усомнившись в своей победе. И дело тут не в числе неприятеля — сомнение порождает в сердце страх, а у страха, как известно, глаза велики. Булгарам показалось, что русские будут выходить из-за тына бесконечно, такими же стройными молчаливыми рядами. И они кинулись назад искать спасения на челнах, которые поближе.
Переполненные людьми суда, пытаясь отойти от берега, сталкивались друг с другом и опрокидывались. Отдельные ладьи ещё подходили к косе и, не в силах остановить разбег, налетали на свои же дощаники. Треск дерева и лязганье железа вспугивали с приречных гнездовий птиц, и они тучами клубились над Волгой. У самого берега русские добивали тех, кто не успел вскарабкаться на судно. Но смерть под водой слаще ли смерти на суше?
Когда взошло солнце, всё было кончено. Вдоль берега валялись тела убитых, и волжская волна лизала им руки и волосы; по реке плыли вёсла и шапки утонувших, а на песчаной ряби запекались тёмной коркой кровяные лужи. Несколько тяжёлых ладей торопливо уходили в сторону цивильского устья. Этот неразумный наскок стоил булгарам трёх тысяч жизней...
На другой день подошла союзная рать. К тому времени белозерцы успели прибрать берег и закопать трупы. Своих погребли отдельно, поставив на братской могиле огромный дубовый крест.
Фома Ласкович доложил великому князю о нападении, учинённом булгарами, и о числе убитых с обеих сторон. Но ликование по поводу победы длилось недолго. Лекарь позвал Всеволода к лодке, на которой привезли Изяслава. Княжич лежал на высоких подушках и был в сознании. Увидев дядю, он попробовал улыбнуться.
— Не суди меня... за ослушание, — молвил он и закашлялся. В уголках его рта показалась кровь.