— Думается мне, он всё же уступит, — нарушил молчание отец Иван. — Византия уж не та, что прежде. Она и половцев боится, а пуще того — веницейцев. Веницейцы-то спят и во сне видят, как бы у греков торговые пути перехватить. Так что у Цареграда теперь одна надёжа — на единоверную Русь.
В словах священника была голая правда. Византия всё больше дряхлела и разлагалась изнутри. Варвары — франки и германцы — презирали греков за их изнеженность и даже за их «никчёмную» учёность. Греческие полководцы проводили свои дни в праздности. А военная мощь государства слабела день ото дня.
Западная Европа тем временем готовила очередной крестовый поход. Но взоры крестоносцев манил уже не «гроб господень» и не арабские земли — им мерещились несметные богатства Византии.
Полуслепой старец дож Дандоло обладал проницательным внутренним оком. Он ясно понимал, что Венеция может стать владычицей всех морей, только уничтожив Византию. Для этого дож использовал любые средства. Его лазутчики под видом купцов и миссионеров проникали в половецкие становья и вели с ханами долгие беседы, на все лады расхваливая придунайские земли кесаря, соблазняя степняков лёгкой поживой.
Но на пути ханов стояли русские княжества: Киев, Чернигов, Переяславль, а Карпаты — дорога к Цареграду — были заперты полками Ярослава Осмомысла. Русь от века принимала на себя первые удары бесчисленных орд, идущих с Востока. Они накатывали вал за валом, и не было и, казалось, не будет им конца.
В последнее время до Всеволода доходили странные слухи о народе мугалов[74]. От заезжих купцов великий князь знал: где-то в самом сердце Азии, в каменистых пустынях, наливается силой дикое, но плодовитое и мощное племя. Про мугалов говорили, что им неведом даже огонь и что жрут они сырую конину, не брезгая и падалью. Однако при этом они смелы и выносливы.
Слухи походили на вымысел, но проверить их всё же не мешало. Поэтому великий князь решил на будущий год отправить ещё раз в дальнее и опасное путешествие своего расторопного тиуна Гюрю.
Глава 32
Год 1185-й начался для Руси зловещими чудесами и знамениями. Слухи о них появились вначале на Севере. Приезжие новгородцы рассказывали, что нынешней весной река Волхов сбросила лёд необычайно рано и шла против течения целую седмицу, а на Ильмене рыбаки выловили неводом какого-то человека о двух головах, и за пазухой у того уродца была-де найдена берестяная грамота с неведомыми письменами.
В Белоозере же с неба упал огненный змей и своим дыханием спалил несколько сел; в Полоцке объявились злые духи, они днём и ночью скакали на конях по улицам, незримо уязвляя жителей. Сказывали также, будто во многих других городах колебалась земля и вода в колодцах делалась кровавого цвета.
Слухи, один другого нелепее, расползались по домам, обрастали подробностями, вселяя в сердца владимирцев безотчётный страх.
Отец Иван с амвона Богородичной церкви пытался образумить народ.
— Разве мы не погано живём, когда поддаёмся суеверию? — грозно вопрошал он свою паству. — Почти всякий из вас поворачивает назад, встретив по дороге монаха, свинью или коня лысого. А иные и чиханью веруют, будто оно бывает на здоровье голове. Разве это не язычество? Враг рода человеческого прельщает нас волхвованием, чародейством, блудом, запойством и клеветою. Но самый непростительный грех — наше суеверие, порождённое невежеством. Люди глупые любое явление природы толкуют как худое предзнаменование и не токмо сами робеют, но и других приводят в слабость. Измышления своего тёмного ума они выдают за очевидное, а простое поветрие — за дело рук дьявольских!
Проповеди отца Ивана немного успокоили горожан, но не надолго. Через несколько дней, тринадцатого апреля, на Владимир накинулся красный петух.
Всеволод Юрьевич проснулся под утро, разбуженный трезвоном сполошного колокола. Он сел на постели и поглядел в окно. Сквозь слюду пробивалось рыжее зарево пожара.
Великий князь наспех оделся и, выходя из дверей, столкнулся с Гюрей. Они вместе выбежали на крыльцо терема.
Горели избы вблизи Успенского собора. Гривастое пламя широко ходило по улицам, приближаясь к детинцу. Истошно голосили бабы и выли собаки. Деревянные кровли домов вспыхивали как свечи. Головни, чертя огненные дуги, летели во все стороны и поджигали новые усадьбы.
Первым опомнился Гюря.
— Государь, — сказал он. — Надо спасать собор. Там всё узорочье, иконы и книги. Прикажи выносить.
Всеволод кивнул. Гюря сбежал с крыльца, и спустя какое-то время из детинца выступила дружина, снаряженная баграми и вёдрами.