«Всё на земле тлен, кроме труда и красоты, — подумал великий князь. — И страшно было бы помирать человеку, не оставляй он после себя других людей, городов и храмов или семян для будущего посева».
Всеволод Юрьевич медленно вышел на паперть и вздохнул полной грудью. Свежий воздух ударил в голову, и, наверное, от этого больно заныл сабельный рубец на затылке. Вспомнилась опять князю схватка с половцами у Дубового урочища, когда покойный Михаил спас его от неминучей гибели, заслонив собственным телом. И ещё почему-то мелькнуло перед глазами лицо сестры Ольги, истаявшей как свеча от тоски по своему мужу, Ярославу Галицкому, ныне тоже покойному. И почему человек редко любит любящего его и без жалости ранит в самое сердце?..
Елисей Никитин, видя великого князя погруженным в думу, шёл рядом молча. Расстались они у ворот терема.
Всеволод Юрьевич прошёл на женскую половину. Здесь было непривычно тихо и пусто. Княгиня Мария уехала вместе с дочерьми в Киев на богомолье: она снова ждала ребёнка. В детской скакал на деревянном коне один Костя. Его не взяли за малолетством. Одетый в игрушечную воинскую справу, мальчик размахивал мечом и кричал что-то грозное. Увидев отца, он слез с коня и подошёл поцеловать руку.
Костя всем удался в мать: и овалом лица, и чёрным цветом волос, и мягким сиянием глаз он повторял Марию.
— Что, сынок, скучно одному-то?
— Скучно, — согласился мальчик.
— Ничего, потерпи до весны, а там устроим тебе постриги, и станешь ты жить на мужской половине. Посадят тебя на коня...
— На живого коня?
— Да уж не на мёртвого. Будет у тебя дядька-наставник, и переймёшь ты у него всю ратную науку.
Всеволод Юрьевич погладил ребёнка по голове и пошёл к себе. В одном из переходов терема он столкнулся с Гюрей.
— К тебе, государь, гонец из Галича, — сказал тиун. — Письмо на столе, а гонец в бане парится, потом пришлю его.
Всеволод Юрьевич кивнул.
«Вот оно, — подумал он, — не зря мне, выходит, Ольга-то привиделась».
В горнице он вскрыл письмо сестрича.
«Отец и господин мой! Будь мне государем, удержи подо мною княжество, а я весь божий и твой со всем Галичем; желаю повиноваться тебе, но только тебе одному.
Ты вправе корить меня за моё паскудство, и сам я всякий день обливаюсь слезами, как вспоминаю прежнюю неправедную жизнь. Ибо истинно сказано: «За грехи князей бог казнит землю».
Далее Владимир описывал свои злоключения в плену у Белы и обещал исправиться.
«Бела, — подумал великий князь. — Когда-то мы вместе росли при дворе василевса Мануила и, встречаясь, говорили по-русски. А ещё ездили охотиться в Болгарию, где дикие олени пасутся бок о бок со скотом земледельцев. Бела был даже помолвлен с дочерью императора, пока у того не родился сын».
Всеволод Юрьевич придвинул к себе чернильницу, взял лебединое перо с золотым наконечником и стал писать письма к венгерскому королю и ко всем русским князьям, соседям Владимира Ярославича...
И с тех пор, говорит летопись, Владимир утвердился в Галиче, и никто не поднимался на него войною.
Глава 39
На масленой седмице, когда и дорога маслена, воротилась домой дружина Кузьмы Ратишича. Огнём и мечом опустошил воевода несчастную Рязанскую землю.
С развёрнутыми стягами, на которых дыбился владимирский лев, входили в Золотые ворота полки победителей. Меж ними скрипели санные обозы с награбленным добром и понуро брели пленные рязанцы, полураздетые, с голодным блеском в глазах.
Обозов набралось так много, что половину из них вместе со стадами скота и табунами коней пришлось оставить за чертой города. Одного только мёда было захвачено пятьсот берковцев[83]. Из рязанских деревень увезли даже сено и наготовленные впрок дрова.
Кузьма Ратишич въехал в детинец и был встречен самим великим князем и епископом Лукой. Во одержание победы епископ отслужил благодарственный молебен в недавно освящённом соборе Успения Богородицы.
Дивились пришедшие воины красоте нового пятиглавого храма, и вместе со всеми глазел на многоцветные стенописанья сотник Прокша. Богатая одежда была на кузнецовом сыне, и многие девушки украдкой поглядывали с левой половины собора на плечистого темноусого молодца.
После молебна ратников ждал пир в столовой палате. Но великий князь к гостям не вышел. Обеспокоенный Кузьма Ратишич нашёл его в покоях отца Ивана, который жил тут же, в тереме.