— А ты всё такой же, — сказал он. — Похудел только. Всё, поди, книжную пыль глотаешь?
— Да нет, последнее время больше приходилось кистью махать. Росписи в храме видел?
— Неужто твоя работа? — удивился Прокша. — А я, брат, мечом махал, аж надоело!
— В Рязанской земле?
— Там. Да что мы на улице-то стоим? Пошли ко мне, это недалеко.
Прокша привёл Воибора к новой избе на Гончарной улице.
— Вот и мои хоромы, — сказал он. — Недавно купил.
— Женился, что ли?
— Пока не тороплюсь.
В конюшенной пристройке, куда они завели коня, Воибор увидел двух гладких жеребцов — вороного и буланого. На стенах висела дорогая сбруя в серебряной отделке.
— Тоже в походе добыл, — похвастался Прокша. — Да ты сам-то не рассёдлывай, чай, у меня есть кому. Эй, Неждан, ты часом не оглох?
На зов явился седобородый мужик в посконной рубахе.
— Обряди коня, — велел ему Прокша. — Да дочке скажи, пускай соберёт на стол. Дорогой гость у меня.
— Сделаю, хозяин, — кланяясь, отвечал мужик.
Прокша и гость прошли в избу. Пока они умывались над лоханью, по дому неслышно сновала босая девушка лет шестнадцати, русоволосая и сероглазая. Воибор понял, что сна тоже полонянка, взятая Прокшей вместе с отцом.
На столе появилась корчага с медовухой. Девушка ловко расставила миски с солёными рыжиками, салом, огурцами и вяленой рыбой.
— Ну, выпьем со свиданьицем, — сказал Прокша и сурово посмотрел на девушку. — Ты, Марья, видать, совсем порядка не знаешь. Поднеси гостю чару да с поцелуем, по русскому обычаю.
Полонянка протянула Воибору ковш. Рука у неё дрожала.
— Ну, долго нам ждать? — повысил голос Прокша.
— Не надо, — попросил Воибор. Ему стало не по себе, когда он взглянул в лицо девушки.
— А ты не брезгуй, — засмеялся Прокша. — Родитель у неё в Пронске воеводой был, это он сейчас на пугало похож, а раньше-то каким соколом глядел. Марья, делай, что велено!
Девушка наклонилась и поцеловала гостя. Губы у неё были неживые.
— Вот так-то лучше. Я строптивых не люблю. Хошь, подарю её тебе?
Воибор покачал головой.
— Как знаешь. — Прокша осушил свой ковш и продолжал: — Мы когда Пронск-то обложили со всех сторон, дак им худо пришлось. Стали косопузые по ночам вылезать из города и красть воду. А мы, не будь дураки, у всех ворот поставили заслоны — и в копья их, в копья!
Девушка тихонько заплакала.
— Цыть! — крикнул Прокша. — Нечего тут мокреть разводить. Ступай к себе и вой сколько хочешь.
Марья вышла.
— А ты недобрый стал, — сказал Воибор, не поднимая глаз на товарища. — Она, поди, тоже человек.
— Была человеком, а теперь холопка.
Разговор дальше не клеился, и скоро Воибор попрощался с Прокшей, сославшись на неотложные дела. На душе у него было муторно, словно он напился из кадушки, в которой зацвела вода.
«Вот как война душу-то людям калечит, — думал он, молясь перед сном. — Доколе же будут страдать ни в чём не повинные люди? За что им такое наказание? Господи милостивый, ты-то куда смотришь? Ведь и рязанцы — дети твои, не пасынки. А с князя Романа беда как с гуся вода. Утёк куда-то на юг и в ус не дует. Где же справедливость твоя, господи?..»
ЭПИЛОГ
В эту ветреную первомартовскую ночь Всеволод Юрьевич почти не спал. А когда задрёмывал, то сны приходили чудные и страшные. Виделись ему почему-то объятые пламенем улицы Константинополя и толпы осатанелых крестоносцев, грабящих храмы и жилища горожан. Видения вставали столь отчётливо, словно великий князь сам был очевидцем ужасающего погрома, а не слышал о нём от заезжего русского паломника. Бедствие это обрушилось на византийскую столицу в прошлом, 1205 году от рождества Христова...[84]
А то вдруг являлся великому князю покойный Святослав Киевский. Охая и причитая, он тащил на горбу бронзовые церковные врата, смутно знакомые Всеволоду. Просыпаясь, великий князь припоминал, что врата эти семь лет назад приволокли из варяжского города Сигтуны лихие новгородцы, ходившие туда ратью. Приволокли и навесили на одном из входов святой Софии.
«Вот уж воистину нелепица, — размышлял про себя великий князь. — При чём тут Святослав и эти похищенные ворота?»
Безрадостные мысли одолевали Всеволода Юрьевича, как мухи в летнюю жару. Нынче ему предстояло отправить на княжение в Новгород Константина. Как-то примет это известие Мария? Ведь Костя у неё любимый сын, и в дни своей долгой болезни она в нём одном находила утешение. Теперь же и того лишится...
Вот и пролетели лучшие годы, истаяли, как птичьи косяки в вечереющем небе. И отрочество, и юность, и зрелость прожиты в беспрерывных трудах, заботах и войнах. Вроде бы всё делалось, как надо, а поди ж ты — гложет сердце зубастая тоска, скребёт его чувство какой-то неизбывной, непонятной вины. За что, перед кем?..
84
В этом же году крестоносцами была основана Латинская империя со столицей в Константинополе.