— О тете Агате надо рассказать, — напомнила Василинка. — Вдову, беднячку — и депутатом в сельсовет избрали.
— Что там Агата! Рабфак открылся в городе — вот это новость! — перебил Аркадий. — Эх, мне бы туда! Да чтобы отец каждую неделю торбу сала присылал… Но это я так, девчата, шучу, вы не обращайте внимания. Пишите, что новую дорогу прокладывают, и что в лесу порядок наводят, и что кулаков немного прижали…
— Хватит на сегодня, — остановила Василинка. — Завтра окончим.
— Ладно, — послушно согласилась Ликута. — Нинка, бежим домой.
Она поняла, что Василинке захотелось побыть с Аркадием. А у Василинки словно язык отняло. Хоть бы Аркадий сказал слово. Но он, всегда такой разговорчивый, неловко молчал, лишь поближе подвинулся.
— Какая умная женщина — та, что на собрании выступала, — выжала из себя Василинка. — Молодая, а столько знает!
— Знает, потому что училась, — объяснил Аркадий. — Это мы тут, в лесу живя, скоро мохом обрастем. Эх, Василинка! Что я надумал — махнуть в город на рабфак. Но мать… Не пускает, и все тут: хозяйство надо, говорит, налаживать. Чтобы было не хуже, чем у людей. В городе не заботились о хозяйстве: пришел отец с работы и деньги принес. А тут деньги только исправное хозяйство может дать. Петру легче: что задумает, то и сделает. Его никто не задержит.
Василинке что-то не нравилось в словах Аркадия, но что — она и сама не могла понять. Может, его слепое подчинение матери. Но разве он своей головы не имеет? Вот Петр своему слову хозяин и никого не боится.
— Пойдем, Василинка, погуляем?
— Пойдем…
На улице ни души, погасли огни в домах, спит деревня крепким сном. Из-за тучи, словно только для них двоих, выплыла круглая желтая луна. Взявшись за руки, парень с девушкой медленно бредут по сонной улице. Светло у них на душе, будто нет на свете тюремных застенков, где полицейские пытают и убивают борцов за народное дело, нет жадных, бессердечных врагов, которые недавно едва не сожгли живьем Василинку и ее родных…
— Кажется, пошел бы с тобой на край света…
Голос Аркадия взволнованно дрожит, слова кажутся такими искренними.
Василинка не хочет думать, что он мог сказать не «пошел бы», а «пойду». Ей так хорошо…
Внезапно его слова заглушает эхо двух выстрелов.
Как будто и не было покоя, который только что царил на земле…
Последняя заметка
Никогда прежде в Березовой Роще не видели столько народа. Пришли парни и девушки, мужчины, женщины, дети. Все были хмуры и молчаливы. Василинка с Лику-той несли большой венок из темно-зеленых еловых лапок и красных, как кровь, георгин.
Чем ближе подходили к школе, тем больнее сжималось сердце. Люди все шли и шли. Многие стояли в сенях и на крыльце. Василинка едва пробилась к гробу, чтобы положить свой венок.
Наклонившись над гробом, горько плакал дядя Николай, вытирала глаза мачеха Петрока. В черном платке, вся в слезах, ломала руки Анна. Бесстрашный и веселый, остроумный и добрый Петр неподвижно лежал в сосновом гробу. Голова его была забинтована, и от этого еще темнее казалось восково-желтое лицо. Один Ананий не плакал. Он не сводил глаз с брата и беззвучно шептал что-то побелевшими губами.
На стене висела газета «Беларуская вёска». Черным карандашом была обведена последняя заметка Петра «Мы с вами, друзья!». Петр писал, что ячейки МОПРа есть уже почти во всех деревнях уезда. Крестьяне засеяли весной полоски пшеницы и картошки, чтобы урожай с них сдать в фонд помощи борцам-революционерам. Только за последние дни для этой цели собрано 21 рубль денег и 35 пудов ржи. И крестьяне Березовой Рощи обязательно внесут свой вклад.
— Смерть убийцам! — раздавались голоса.
— Друзья мои, поклянемся, что будем продолжать его дело, — сказал секретарь местечковой комсомольской ячейки.
— Клянемся! — ответили люди.
Над гробом покойника звучали взволнованные, полные печали слова.
Соседи слышали, как во дворе у Евсея выл, не утихая, пес.
— Лыска, чтоб ты сдох, пошел в будку! На, поешь! — уговаривала хозяйка.
А Лыска не брал ни пить, ни есть и, стоя у пустого хлевушка, задирал голову, выл хрипло и тревожно.
— Покойника чует, — шептались женщины.
— А что ты думаешь?
Едва приоткрылись дощатые двери хлевушка, Лыска кубарем влетел туда и через мгновение выбежал, держа в зубах присыпанную сеном кожанку. На тужурке спереди и сзади, где облезла от времени черная краска, хорошо были видны красно-коричневые подтеки.
— Петра… Его… — испуганно выдохнули дети, прилипшие к забору.