Уточнив детали встречи, прощаемся с Каверой. Выходим на улицу. Около бревен, где мы недавно сидели, стоит девушка. Ее простое русское лицо с крапинками веснушек ещё сохранило следы летнего загара. Густые каштановые пряди волос крупными кольцами упрямо спускаются на лоб из-под накинутого платка. В глазах растерянность.
— Как в Лесное покороче пройти? — спрашиваю ее, перепроверяя данные Каверы.
— В Лесное? — радостно повторяет она. — Можно мне с вами, товарищи? Я в Брусну иду, к тетке своей. Это по пути, прямо за Лесным. Одной боязно в лесу. Можно?
Вместе с девушкой мы трогаемся в путь.
Через несколько часов я сижу с Пашкевичем за обочиной дороги Горожанка — Середина-Буда, под ветвистым кленом, на толстом ковре опавшей листвы.
Смутно на сердце. Еще вчера я никак не мог бы предположить, что сегодняшний день принесет нам еще большую неясность. Кто знает, какие новости сообщит завтра Кавера? Опять вынужденное ожидание, потеря времени, каждый час которого так дорог…
Пашкевич мрачен. Пытаюсь убедить его, что наобум идти глупо — надо хотя бы знать, где сейчас линия фронта. Он молчит.
Подходит Рева.
— Включаю узел ОПДУ, товарищи! — весело говорит он. — Вставай, прокурор, вынимай свой блокнотик и записывай. Потом составим с тобой «универсал» и доложим его товарищу комиссару… А ну, давай, давай! — торопит он. — Человек идет!
Этот шутливый термин «узел ОПДУ» придумал Пашкевич еще на Полтавщине, высмеивая своеобразный, метод Ревы добывать сведения. Обычно на дневках Павел Федорович выходил на глухую проселочную дорогу, останавливал прохожих, затевал с ними дружеский разговор и узнавал обстановку. В расшифровке ОПДУ значило: «Останови прохожего, допроси, узнай».
Однако на этот раз Пашкевич относится к предложению Ревы иначе: быстро поднимается, оправляет шинель, собирается идти.
— Неужели ты не можешь без балагурства, Павел? — недовольно говорит Николай Пашкевич, будто не он, а кто-то другой так обидно подшутил над этим не раз уже оправдавшим себя методом разведки. — Может быть, действительно что-нибудь о фронте узнаем? — обращаясь ко мне и словно оправдываясь, добавляет Пашкевич. Я останавливаю его. Пусть Рева пойдет один: он лучше любого из нас умеет быстро сходиться с людьми, располагать их к себе, расспрашивать о новостях.
Рева быстро снимает звездочку на пилотке, знаки различия, оставляет у нас автомат и, сунув пистолет в карман, выходит на дорогу.
Мы снова остаемся одни с Пашкевичем. Со стороны дороги доносятся глухие голоса и снова смолкают. Шумит клен над головой. Клонит ко сну.
— Пора, комиссар, проведать Реву, — будит меня Пашкевич.
Выходим на дорогу. Шагах в десяти от Павла Федоровича расположилась на траве группа мужчин. Одни курят, другие закусывают. Все они в штатской одежде, выцветшей, помятой, видавшей виды.
— Откуда и куда, странники?
— С разных сторон, в разные места, товарищ командир! — четко докладывает один из них и браво вытягивается передо мной. Он в штатском, его давно не бритое лицо покрыто черной щетинистой бородкой, но это не скрывает ни его молодости, ни военной выправки.
— Из Вязьмы в Конотоп к родственникам, — откликается второй.
— В Суземку иду, работу шукаю.
— Из Буды в Челюскин, товарищ командир, — сообщает тот, кто поднялся первым. — За лекарством ходил. Отец болеет, — и вынимает из кармана пузырек с реванолем.
— Чем же отец ваш болен, что реваноль понадобился? — спрашивает Пашкевич.
Наш собеседник смущен. Он явно подыскивает ответ и, наконец, выпаливает:
— Чирьями болеет!..
— Куда путь держишь, землячок? — раздается с дороги громкий голос Ревы.
Выходим на дорогу. Рядом с Ревой стоит мужчина. На нем черная куртка и серовато-грязные штаны. За спиной мешок, в руках кривая суковатая палка. Редкая всклокоченная бороденка. Взгляд быстрый, настороженный, трусливый.
— Из плена? — слышу удивленный голос Ревы. — Добрый у тебя был плен, браток: чайку попил и пошел до своей хаты.
— Немцы отпустили. Из Куйбышева. На Волге.
— На Волге? — перебивает Пашкевич. — Толком говори.
— Попал в плен. Отправили в лагерь. В Куйбышев. Много нас. Тысяч десять. — Незнакомец говорит скороговоркой. — Пришел немецкий полковник. Сказал — войне конец, можно ехать по домам. Я и подался до дому…
— А где же фронт?
— Фронт? За Волгой. На Урале… Там, — и незнакомец неопределенно машет рукой в сторону леса. — Только теперь нема фронта. По домам…
Прохожий трусливо отводит в сторону бегающие глаза.