Река виляла по долине. Она то вплотную подходила к правобережным сопкам и темнела под размытой крутизной, то убегала далеко в тайгу, разливалась меж лесистых островов и снова смыкалась в одном широком русле. И везде ленту реки сторожил густой лес. Где тут выбрать землю под совхоз?
В одном месте, выше по течению, от реки отходила широкая протока. Она снова впадала в основное русло километрах в десяти ниже. Между протокой и рекой получался огромный остров. Сверху, с вершины сопки, остров показался мне единственным свободным солнечным местечком в этой заросшей долине.
Я долго рассматривал остров в бинокль. Редкий лес, большие травяные поляны, черемуховые заросли. Я был убежден, что Бычков не пройдет мимо такого заманчивого уголка. Прошлым летом у нас там был сенокос. Вглядевшись в опушку леса, я заметил дымок. Так и есть. Они расположились там.
Спустившись с сопки, я пошел через лес напрямик, огибая небольшие озера, переходя вброд ручьи. В лесу кое-где еще лежал довольно глубокий снег, пропитанный водой. Идти по такому снегу, честно говоря, удовольствие небольшое.
Когда до протоки оставалось, по моим расчетам, совсем немного, я услышал слабый человеческий голос. Скинув с плеча ружье, я осторожно пошел вперед, с трудом вытягивая ноги из чавкающего снега. Лес стоял вокруг огромный, молчаливый, почти без подлеска. На снегу лежала сумрачная тень. В лесу было жутковато.
И тут я увидел картину, которая была и драматичной и смешной одновременно.
Прижавшись спиной к толстой лиственнице и перебирая от страха ногами, стоял Саша Северин. А перед ним Метрах в двадцати, нагнув желтоглазую морду, стоял, словно примериваясь и раздумывая, съесть этого пришельца или пощадить, бурый медведь с грязной, свалявшейся шерстью.
Я решительно щелкнул курками. Медведь мгновенно вскинул морду, в его глазах возник испуг. Он знал, что такое ружье. Саша Северин, вытирая телогрейкой ствол лиственницы, стал садиться на снег. А медведь, не ожидая дальнейших событий, повернулся и, показав нам ковыляющий зад, вскачь понесся на всех четырех по мокрому снегу, разбрызгивая в стороны здоровенные ошметки.
Саша сидел под деревом с закрытыми глазами.
— Ты чего? — спросил я, тронув его за плечи.
— Сейчас, обожди... — Он был бледен и выглядел так, словно явился с того света.
— Вставай, пойдем. Испугался?
— Ты иди, иди. Я приду. Попозже. Я только отдохну.
Я засмеялся. Он наконец открыл глаза и в первый раз глубоко и облегченно вздохнул. На его бледном лице возникло подобие улыбки.
— Ничего особенного, Саша, — сказал я. — Ты без ружья. Будешь знать, как гулять по лесу. Тайга есть тайга. Правда, медведь сейчас не опасный. Он только вышел из берлоги, ему не до тебя. Но все же... Пойдем, хватит сидеть на мокром снегу.
— Ты иди, я приду сейчас, — больным голосом сказал Саша. — Посижу немного, отдышусь.
Когда я уходил, он добавил:
— Ты уж, пожалуйста, молчи. Знаешь, какие ребята...
Кивнув ему, я пошел к палатке. Совсем рядом.
Ребята сделали через протоку мост — просто свалили на берегу две лиственницы, и они легли с берега на берег.
За мостом, перед палаткой, горел костер. Рядом успели утоптать маленькую площадку. В палатке никого не было. Понятно, на работе. Дрова прогорали, над огнем сиротливо висели котелки. Из палатки шмыгнули в сторону два бурундука. Они обиженно пискнули и, отбежав пять шагов, встали на задние лапки, любопытно вытянув глазастые мордочки. Отлично. Все здесь в порядке. Бычков выбрал подходящее местечко.
Я подождал Сашу. Он явился минут через двадцать, шмыгнул в палатку, повозился там и вышел ко мне повеселевший.
— Ну и дела... — сказал он и подозрительно покосился: не смеюсь ли?
— Бывает, — ответил я. — Где ребята?
— А вон там. — Он показал рукой в лесок. — Съемку делают, репера ставят. И как на грех, мой Казак убежал с ними. Он бы дал жизни этому желтоглазому...
— Да уж, дал бы... — Я вспомнил маленького глупого щенка, которого раздобыл Саша Северин в день отъезда. — Разорвал бы, а?..
Саша засмеялся.
— Ты уж молчи, — попросил он еще раз.
— Ладно, промолчу. А ты привыкай.
— Чего ты не стрелял? Тоже боялся? У тебя же ружье.
— Дробь. А раненый медведь — зверь очень опасный.
— Здоровый, чертяка. Как он на меня смотрел! Брр!.. Жуть! Есть хочешь? — спохватился он, увидев, что я заглядываю в котелок.
— Нет, я потом, с вами. А сейчас пойду. Лопата у тебя есть?
Захватив кирку и лопату, я пошел по острову.
Ну, знаете, этот остров — просто находка. Земля темная, песчаная, видно, много наносов с реки приняла. Везде стояла прошлогодняя трава чуть не в палец толщиной, вейник кистями по ушам бил — такой высокий. Если уж черемуха росла, то в обхват. Если лиственница — в три обхвата. Мощная растительность говорила о сильной земле, о хорошем микроклимате. Сколько тут можно выкроить пашни!
Ребят я увидел в лесочке, они рубили просеку. Бычков сидел на бревне и что-то писал. Он первым заметил меня. Серьезное лицо топографа выразило удовлетворение.
— А, явился! Давно ждем. Как тебе местечко, нравится? Знаешь, мы уже определили район совхоза или отделения, не знаю, что тут будет. Вон там поселок, ближе к протоке коровники, под теплицы есть участок повыше. Только землю не рыли, это ты уж сам.
Когда возвращались в палатку, далеко услышали голос Саши. Он во все горло пел: «Любимый город может спа-ать спокойно...» То ли воодушевлялся, то ли страх отгонял.
Казак сломя голову кинулся на голос к своему хозяину.
— Господи! — сказал Смыслов и возвел очи к небу. — На муку идем. Укачал он нас этой строчкой!
Поужинав, мы залезли в палатку и легли на свои походные кровати. Помолчали, помечтали. Вдруг Бычков сказал:
— Вася, сыграем партию-другую?
Все засмеялись. Смыслов обиженно прогудел:
— Хватит. Ну посмеялись — и будет. Сколько можно...
Серега Иванов вздохнул раз-другой. Не удержавшись от воспоминаний, сказал:
— Учился я в прошлом году на курсах — как в цветнике жил, братцы. Одни девушки. Два парня и тридцать семь девчат, вот какая пропорция.
— Красивые? — сдавленным голосом спросил Смыслов и беспокойно заворочался на своем жестком матрасике.
— У-ух! Ты не представляешь себе! Они над нами всякие шутки шутили. Особенно одна, ее Светочкой звали. Я ей как-то говорю...
— Перемени пластинку! — крикнул Саша со двора, где он возился с посудой. — Неужели интереснее ничего нет?
Северин не выносил, когда говорили о женщинах.
— Заткни уши, — посоветовал ему Смыслов через брезент и повернулся к Сергею. — Ну-ну, значит, ты ей говоришь...
В это время Саша во весь голос начал: «Любимый город может спа-ать спокойно...»
— Слышь, ты! — заорал Василий. — Закройся, пожалуйста, а не то...
Но Северин пел так увлеченно, столько души вкладывал в свое «та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра», что к палатке начали слетаться сороки и в пять глоток стали передразнивать нашего повара. А Смыслов перебрался на топчан к Сергею и тот уже шепотом досказал ему, как весело и трудно жить двум парням в девичнике из тридцати семи смешливых студенток.
Над палаткой таинственно и строго шумела тайга.
Поздний вечер, а еще светло. Мы отдохнули и опять пошли в лес рубить просеки. Северин пошел с нами: наверное, боялся оставаться один. Казака закрыли в палатке.
— Стереги имущество, — внушил ему Саша.
Нам далеко было слышно, как воет в палатке одинокий, несчастный Казак. На лице у Саши — признаки страдания. Он ожесточенно, до пота рубил кусты и, чтобы не слышать рыданий любимца, сквозь зубы тянул свою разлюбезную песню.