«Еще полмесяца, три недели, и вы застрянете в штормах, — шептал Дымов, прогуливаясь по берегу бухты. — Вот тогда посмотрим, как вы запоете, что будете кушать и как работать». Он хищно щурился.
В тот день, когда волнение среди жителей, вызванное задержкой пароходов с продовольствием, достигло наивысшего уровня, Дымову некогда было оставаться со своими мыслями наедине. Он бегал из кабинета в кабинет, объяснял, рассказывал, показывал документы, не без успеха пытаясь отвести от себя и от капитана Омарова какие бы то ни было подозрения.
Наконец это ему удалось, и в тресте и в управлении по снабжению все успокоились.
Омаров вечером вызвал Дымова и сказал ему:
— Хорошо, что ты сохранил копии наших радиограмм. Не будь их, директор снял бы с меня шкуру. Попробуй докажи, что не виноват.
— Я знаю цену документам, Кирилл Власович. В такое время...
— Слушай, Дымов, дай-ка их сюда. Запру в свой сейф. Или вот что... Ты сам запри их. Вон ключи.
— Но как же я? Если что понадобится...
— Я тебе уже говорил, заходи ко мне в любое время. Если меня нет, ключи от сейфа вот здесь, за этой книгой. Запомнил? А теперь клади. От тебя секретов нет. Проверенный человек. Если я доверяю — все!
Дымов открыл сейф. Там в полнейшем беспорядке лежали какие-то бумаги, пакеты, приказы.
— У вас тут... — начал он в замешательстве.
— А ты приведи в порядок, помоги своему начальству. Мой недосмотр — твой недосмотр. Пора бы усвоить эту простую истину. Действуй.
— С удовольствием. Но, может быть, здесь что секретное?
— У нас все секретное: И все важное. Мы сто раз проверяем людей. Впрочем, я уже говорил об этом.
— Да, да. Спасибо, Кирилл Власович.
Несколько минут они молча занимались каждый своим делом.
Дымов, скрывая торжествующие глаза, укладывал в сейфе бумаги. Омаров просматривал свежую почту. Вдруг он спросил:
— Как наши герои поживают?
— О ком вы?
— Ну, замполит, Руссо...
— Занялись новым совхозом.
— Вот и хорошо, что занялись. По крайней мере под ногами не путаются. Этот Зубрилин... Тоже мне, контроль! Пусть хоть там пользу принесет.
— Вы уверены, что польза будет? — осторожно спросил Дымов.
— А ты как думаешь? — ответил вопросом Омаров.
— Боюсь, что впустую тратим государственные деньги. Данилевский из метеослужбы говорит, что в том районе и в июле морозы. Похоже на авантюру. Пользуются тем, что трест дал широкие полномочия...
— Да? А вот мы и проверим на деле, кто таков Зубрилин и что он практически может. Врагов выгораживать он мастер. Если с Май-Урьей у него не будет вытанцовываться, тогда мы вспомним и тот случай. Он здесь сейчас?
Сегодня видел его.
— Ко мне не заходит. Правильно делает! Понимает, что наши встречи к добру не приведут. Не тот стиль, Зубрилин. И не то время. Либерал, в демократию играет.
Когда Дымов вернулся в свой кабинет, там сидел посетитель — маленький человек с умными, слегка раскосыми глазами, которые выдавали в нем уроженца восточных островов. Это был экономист прииска Май-Урья.
— Здравствуй, Винокуров. — Дымов протянул ему руку.
— Здравия желаю! — по-военному ответил гость. — Привез квартальный отчет.
— Давай сюда.
Дымов взял папку, бегло посмотрел бумаги и уставился на посетителя. — Еще что?
— Пакет от Скалова, — тихо сказал Винокуров.
— Давай.
Пакет был кожаный. Дымов, не открывая его, сунул в стол. Спросил:
— Когда он передал?
— В тот четверг. Сам приходил на прииск. На словах велел сказать, что видел Зотова, даже познакомился с ним.
— Не сказывал, что они там делают?
— Говорил. Срубили им с женой зимовье, поставили метеоплощадку. Работают. Живут в стороне от всех.
Дымов подумал, прищурился.
— Пусть себе живут. Передашь Скалову, что он и впредь может поступать, как ему лучше. У вас на прииске продукты еще есть?
— Мало.
— А как ведут себя рабочие?
Винокуров пожал плечами.
— Обыкновенно. Посмотрите отчет. Добыча золота не уменьшилась. Наоборот. Не понимаю, как можно... Триста граммов хлеба в день, приварок слабый, а все ходят в забой.
— Ну-ну, всему свое время. Посмотрим, что скажет зима. Одного энтузиазма в лютые морозы маловато. Всякому терпению бывает предел.
Дымов отпустил посетителя и, оставшись один, открыл пакет от Скалова. В кожаной сумке лежала карта; на кальке были нарисованы какие-то значки. Там же находилось длинное письмо, написанное уверенным почерком. Оно было адресовано директору треста. Дымов наскоро пробежал по страницам, глянул на подпись: «Бортников».
Спрятав бумаги в сумку, он задумался. Потом достал новую синюю папку с тесемочками, переложил в нее бумаги из кожаного пакета и, написав сверху «На подпись К. В. Омарову», отправился в кабинет своего шефа.
— Капитана нет, — сказала секретарша.
— Я знаю, — ответил Дымов и прошел в кабинет.
Он уверенно нащупал за книгой ключи, открыл сейф и, осмотрев полочки, сунул синюю папку под бумажный ворох.
Заперев сейф и попробовав рукой тяжелую дверцу — прочно ли закрыта, — Дымов положил ключи на место и, очень довольный, возвратился в свой кабинет.
«Надежнее места и не сыщешь, — подумал он. — Спасибо вам, дорогой Кирилл Власович...»
Все шло как нельзя лучше.
И в одном только у Дымова вышла осечка: два парохода с продовольствием все-таки пришли в бухту до зимы. Успели.
Плановик стал плохо спать по ночам.
Осечка за осечкой...
Глава восьмая. Полевая партия в Май-Урье. Встреча с Зотовым. Первые радости. Пирог с брусникой. Саша Северин сдает свои позиции
Мы дождались этих пароходов. Они вошли в бухту в сырой и холодный день октября, как раз когда по радио все услышали новые тревожные вести о боях под Москвой. Может быть, поэтому и не было торжественной встречи долгожданных судов. Да и нужна ли торжественность? Гораздо важнее, что через час из порта уже пошли по Колымскому шоссе на север автомашины, груженные мешками с мукой и ящиками с маслом. Это ли не самое главное?
Вслед за транспортом тронулась и наша партия.
Тяжелая машина, разбрызгивая лужи, покрытые тоненьким ледком, шла по шоссе, мигая в холодном тумане зажженными фарами. Стояла такая погода, что вот-вот должен был выпасть снег. Только близость моря — этого аккумулятора тепла — сдерживала дальнейшее похолодание. Но стоило нам проехать первые сто километров и начать подъем в горы, как в холодном тумане поплыли первые снежинки. Они неслись навстречу машине все гуще и гуще, налипали на стекло кабины, забирались к нам в крытый кузов. Лес побелел, дорога тоже побелела, на ней оставались лишь темные колеи. Еще несколько километров подъема — и среди низких серых туч показалось голубое небо. Прорывов становилось все больше, воздух посвежел, туман исчез, снег перестал идти, и скоро мы вырвались на ровное высокогорье, где уже уверенно царствовал дед-мороз. Из сырой и холодной осени мы поднялись к устойчивой, спокойной зиме.
Перемена была так разительна и неожиданна, что мы попросили шофера остановиться и вылезли из кузова.
Снег лежал сплошной пеленой, скрывая неровности рельефа. Все было чисто белым: лес, кусты, болота. На опушке уже возник сугроб — признак ранней метели. Пощипывало от мороза лицо. Светило холодное солнце. А в каких-нибудь двадцати километрах отсюда — ниже и южнее — под дождем обвисали голые ветки лиственниц, чавкало под ногами и дул пронзительный, напоенный холодом и водой морской ветер. Сюда он не достигал.
Потоптавшись на снегу, мы проворно забрались в крытый кузов, растопили печку и, согревшись, уснули под ровный гул мотора.
Мы едем долго. Уже порядком надоело белое безмолвие шоссе. Застыли, устали бока, в валенки и за спину забирается холод. Глаза закрываются, щурятся от белизны, блеска и напряжения, а дорога все бежит и бежит, с каждым поворотом открывает новые гористые дали и холодные скалы на блекло-голубом фоне неба. Мелькают редкие домики дорожников, серые пятна лесов в распадках, и кажется, этому пути не будет конца — так длинен и утомителен он.