Он говорил короткими фразами, решительно и веско.
Чарный сказал:
— Я не сумею устроить так скоро. Сложная работа, шеф.
— Всего две вещи. Одну с часовым механизмом точно на трое суток. Вторую проще, обычную машинку. Она обеспечит остановку корабля на полдня или на день. К пароходу немедленно подъедут патрульные суда, чтобы выяснить причину остановки в чужих водах, и тогда мы в безопасности. Понимаете?
— Ладно. Я начну сегодня же. Но куда и как заложить?
— Это мы обдумаем. На корабле будет не меньше двух тысяч тонн аммонала. В кормовых трюмах, внизу. Туда — с трехсуточным заводом. Она сработает уже без нас. Фейерверк вспыхнет где-то на подходе к Нагаеву. Чтобы все слышали.
— Завтра я вас не увижу?
— Нет. И послезавтра тоже. А вот на третий день...
— Хорошо. Я буду на работе.
— Там и встретимся.
Проводив Дымова до ворот городка, Чарный пошел обратно. Два каких-то подвыпивших парня сопровождали его до самого дома. Распоряжения из Магадана все еще шли за подписью Омарова. Как будто ничего не случилось. Радиоразговор, который заказал Дымов с капитаном, почему-то не состоялся. «Непрохождение», — простовато объяснил радист. Дымов работал спокойно. Он был уверен в успехе предприятия. Он настойчиво требовал грузить на очередной корабль взрывчатку.
— Аммонал ждут на приисках, — говорил он. — Перебои со взрывчаткой ставят под угрозу план выполнения добычи металла.
Подобный аргумент действовал весомо. Краны потащили на корабль бумажные мешки с желтым порошком. Один, второй трюм...
— А теперь продовольствие. Сахар... — командовал плановик, потрясая радиограммой из треста.
К вечеру третьего дня в порту появился Чарный. Толстый портфель он нес с большой осторожностью, прижимая его к груди. Вместе с Дымовым, проверяя расписание товаров по корабельным трюмам, Чарный спустился вниз. С ними ходил представитель команды. Он не отставал ни на шаг. Дымов начал раздражаться, говорил резко, ругался. Моряк терпеливо выносил этот тон, спокойно и даже виновато улыбался. Но так и не ушел. Помрачневший Чарный топтался на палубе со своим портфелем.
— Спокойно, — тихо сказал ему Дымов. — Иди к трюмам, я займу моряка...
Чарный ушел, а Дымов вместе с моряком уселся на палубе и начал долгий деловой разговор, посматривая изредка в сторону кормовых трюмов.
Когда Чарный пытался проскользнуть в трюм, его вдруг остановил грузчик:
— У тебя спичек, случайно, нет с собой? Опасно.
— Кому говоришь! — снисходительно ответил товаровед. — Будто я не знаю. Кстати, аммонал горит плохо, как сера. От огня не взрывается.
Он вылез из трюма с похудевшим портфелем. Лицо его было спокойным. Дело сделано.
— Ну, как там, все в порядке? — спросил грузчик.
— Полный порядок, — ответил Чарный и загадочно улыбнулся.
Когда товаровед ушел, грузчик юркнул в трюм, окликнул кого-то. Из темного угла ему басовито и громко ответили:
— Нашел... Сунул, гад, под мешки.
Они осмотрели ящик, прислушались, как тикает в нем маятник.
— Самодельная, — сказал грузчик.
— Специалист... — ответил второй, со знанием дела вскрывая ящик. Он вынул детонатор, заряд, снова закрыл ящик и, убедившись, что часы тикают, сунул его под мешки.
— Пусть полежит пока, — сказал он.
— Мерзавцы! — сказал тот, что был в одежде грузчика.
Дымов увидел Чарного и по лицу его понял, что тот сделал свое дело. Поднявшись, кивнул на товароведа.
— Вот он и поедет сопровождать грузы. Человек знающий, с него и спрос.
— Как угодно, — ответил моряк.
— Идите, оформляйте командировку, Чарный, — приказал Дымов. — Корабль отойдет рано утром.
Утром Чарный ждал своего шефа у ворот городка. Убедившись, что вокруг никого нет, он сунул Дымову круглую высокую коробочку из-под какао.
— Неудобная форма, — поморщился Дымов и положил коробку в карман пальто.
— Сверху там слой какао, — предупредил Чарный. — Заводная стрелка под ним. Можно ставить на десять и тридцать минут, цифры я пометил.
— Понятно. Теперь идите вперед, а я вызову машину.
Пароход отошел точно по графику. Когда Дымов устраивался в каюте, открылась дверь, и он увидел улыбающуюся физиономию знакомого бухгалтера. Что-то у него оборвалось в сердце.
— Какой приятный сюрприз! — сказал бухгалтер. — Опять мы с вами. Вот жаль, наш третий друг потерялся.
Дымов заставил себя улыбнуться, сказал:
— Плохо себя чувствую. Сердце... Пойду наверх. Вы уж тут один посидите.
Он попытался отогнать от себя предчувствие. Случайное совпадение, не больше. Но это плохо удавалось. Неужели выследили? Сколько еще жить в состоянии тревоги и неуверенности? Сутки или даже меньше?
Дымов вошел в рубку, поздоровался с помощником капитана.
— Как дела, командир? — спросил он.
— Прекрасно. Люблю, когда выходим по графику.
— Сколько будем идти?
— Вероятно, шесть суток.
— А когда минуем пролив?
— Войдем завтра в десять тридцать. По проливу ровно два часа ходу.
Спал Дымов плохо. Бухгалтер тоже ворочался, курил ночью. Все время втягивал соседа в разговор, а разговаривать не хотелось. Чарного он не видел, товаровед устроился где-то в другом месте.
Поднялся Дымов очень рано, вышел и все ходил по качающейся палубе. Морской болезни он не боялся.
Около десяти, когда впереди зачернели берега, Дымов вошел в рубку, сел в плетеное кресло и надолго замолчал. В рубке, кроме него, было трое.
Острова приближались. Дымов нервничал. Он встал, заходил по рубке. Никто не говорил ему ни слова. Как и вчера, он присматривался к оборудованию. Здесь было все не так, как на знакомых ему кораблях. Куда сунуть коробочку? Когда пароход вошел в пролив и берега начали сужаться, Дымов вышел и уже в каюте, где, к счастью, бухгалтера не оказалось, открыл банку, вытряхнул порошок и поставил указатель на цифру «30». И опять стало плохо, сердце забилось часто и тревожно. «Старость...» — подумал он и, чтобы скорее покончить с делом, прямо пошел в рубку.
Но положить банку при людях было не так-то просто. Минуты шли, за стеклом проплывали берега.
Наконец двое вышли. У штурвала остался помощник капитана. Дымов подошел к нему, заговорил. Широкое пальто скрывало движение руки Дымова. Он вынул байку и осторожно опустил ее за щиток управления. Банка легонько стукнулась о твердое, но помощник ничего не услышал. Свершилось!
Какая радость! И сразу легко-легко... Ну, теперь жребий брошен.
Через минуту Дымов вышел из рубки, побледнев от волнения и страха. Осталось четверть часа. Только четверть часа. И остановка. И — конец всем тревогам. Новая, спокойная жизнь.
Он прошел на корму подальше от рубки, встал, крепко ухватившись за поручни. Сейчас...
Когда прошло пятнадцать минут, Дымов обернулся и уже не спускал глаз с палубной надстройки. Тихо. Корабль все идет. Берега уплывают назад. Вот они обогнали какой-то японский сторожевик. Хорошо бы сейчас... Вон параллельным курсом проходит миноносец. Вон еще катера... Ну, что же? Семнадцать минут... Двадцать. Все тихо. Неужели не сработал? Берегись, Чарный! Двадцать пять. Каждая минута как вечность. Тридцать...
Дымов решительно пошел в рубку.
Открыв дверь, он тут же ринулся назад.
— Осторожно сосед, — сказал сзади голос бухгалтера. — Входи. — И довольно чувствительно подтолкнул Дымова вперед.
То, что увидел Дымов, было началом конца.
Помощник капитана все так же невозмутимо стоял на своем посту и глядел сквозь стекло на холодное море, на проплывающие берега. Еще двое сидели в креслах и заинтересованно разбирали механизм, извлеченный из знакомой игрушки. Пустая коробка с надписью «Золотой ярлык» стояла на полу, у ног этих людей.
— Сделано неплохо, — сказал один из них,
— Подрывник знает свое дело, не правда ли, Дымов? — спросил другой.
Дымова обыскали, сняли пальто. Он вдруг потерял всякий интерес к жизни. Он и не думал сопротивляться. Мелькнула мысль: «Где Чарный?» Его провели по узкому коридору, ввели в пустую каюту. Он остался в одном костюме. В каюте его еще раз обыскали, вплоть до белья, и заперли. Здесь не было иллюминатора, под железным потолком тускло светила лампочка. Настоящая тюремная камера. Отсюда не убежишь.