– Ларпан? Это тот, кого нашли убитым с копией украденной из Лувра картины Рафаэля? Копией... или подлинником. Знаете ли, я не всегда принимаю за чистую монету все то, что печатают газеты.
– Да.
Из-за длинных ресниц она глянула на меня:
– Он был моим любовником.
Я ничего не сказал. И соболезнования, и поздравления были бы неуместны.
– И убила его не я, – прибавила она, гневно швырнув папиросу в пепельницу и промазав.
Поднявшись, я подобрал окурок, положил, куда надлежало, и снова сел:
– Вас обвиняют?
– Да.
– Полиция?
– Полиция меня допросила. Я предоставила ей... как вы это называете?
– Алиби.
– Да, алиби. В ту ночь мы не выходили вместе. Этьен и я. Похоже, у него были дела. Не знаю, что за дела... Вернее, тогда не знала, потому что теперь... В общем я отправилась с друзьями, которые это засвидетельствовали, и полиция никогда не ставила под сомнение это... алиби. Но тот человек утверждает, что нет такого алиби, которое нельзя было бы разрушить, и что...
Она остановилась на полуслове и подобрала под себя ногу, позволив восхититься другой ногой, открытой много выше, значительно выше колена.
– Что за человек? – спросил я.
– Мое алиби не было состряпано, господин Нестор Бурма. Мне не хотелось бы, чтобы вы в этом усомнились.
– Я и не сомневаюсь. Но что за человек?
– Шантажист. Мерзкий шантажист. Но теперь-то я вижу, как все это смешно.
– И все же расскажите. Я ничего не предприму без вашего приказания.
– Эту особу я как-то встретила на вечеринке. Я его немного знаю, но никогда не поощряла. А он не отставал, если вам ясно, что я хочу сказать... Некий Морис Шасар...
– И вы хотите, чтобы я вас избавил от этого невежи?
– Уже нет. Я сама от него отделаюсь. Я вам звонила совершенно взвинченная. Все это просто смешно.
– Как вам будет угодно, – сказал я.
В эту минуту зазвонил телефон. Вставая, чтобы ответить, она резким движением обнажила часть бедра, что пробудило во мне людоедские инстинкты. Стоя с прижатой к розовому ушку трубкой, левой рукой поглаживая бедро, она приняла картинную позу, позу манекенщицы. Брови нахмурились, лицо стало жестким:
– Нет, – сказала она. – Меня нет. Нет. Я... впрочем, обождите секундочку.
Она закрыла рукой микрофон:
– Может быть, господин Бурма, вы все-таки не напрасно приехали. Звонит Морис... Морис Шасар. Мне очень хочется раз и навсегда с ним покончить. Ваше присутствие будет для меня поддержкой, а его, возможно, припугнет...
– Превосходная мысль, – одобрил я.
Она бросила на меня косой взгляд:
– Секундочку, – снова произнесла она в телефонную трубку.
Опять прикрыв микрофон ладонью, она прямо повернулась ко мне и жестко сказала:
– Господин Бурма, мне не нравится ваш тон.
– Право, барышня, я не понимаю...
– Если и вы тоже считаете... считаете, что... что я убила Этьена... то можете убираться...
Она задрожала:
– Убирайтесь!
– Ничего подобного я не считаю, – тихо сказал я. Она угасла столь же стремительно, как и вспыхнула.
– Простите меня, – вздохнула она. – Это все нервы... Пусть он поднимется, – почти крикнула она в телефонную трубку.
Она снова уселась, но на этот раз стараясь ничего лишнего не выставлять. По просьбе молодой женщины я пошел открыть дверь типу, который звонко выкрикнул мне:
– Добрый вечер, моя милая куколка!
– Я не та, за кого вы меня принимаете, – возразил я.
– Ох, извините, – отступая, пробормотал он.
От него разило вином, а лицо сохраняло оттенок, характерный для встающих поздно и не ложащихся рано людей. Одет он был неплохо, с чуть сомнительной элегантностью, но без крайностей. Молод. Глаза каштановые, с такими же кругами. Прямой, длинный нос, украшенный на конце тонкой сетью синеватых вен. Папенькин сынок в постоянном подпитии или незлой светский хлыщ. Несмотря на нос пьяницы (или страдающего печенью), довольно симпатичный и даже, если все принять во внимание, красивый малый. Под одеждой угадывались крепкие мускулы. Да почему бы и нет? Тип журналиста новой школы, из тех, что кладут ноги на стол и носят шляпу на манер громил, насмотревшись американских фильмов.
– Заходите, – сказал я. – Мы устроим игру на троих.
– Что...
Со своей кушетки Женевьева Левассер приказала:
– Входите же.
Он вошел. Встал посреди комнаты. Сначала взглянул на девушку, потом на меня.
– Представляю вам господина Нестора Бурма, – сказала хозяйка дома.
– Нестор Бурма?
Он почесал кончик носа.
– Частный детектив, – уточнила она.
– Ясно, – произнес он. – Знаю по имени.
Он усмехнулся:
– Так, значит, ему предстоит разыскать картину?
– Какую картину?
– Не стройте из себя дурочки! – рявкнул он. – Ваш любовник был вором. Он украл из Лувра картину. Он мертв и...
Голос его пресекся. Взглядом он поискал стул и упал на него, вытирая лицо. Из-за жары, царившей в комнате, или из-за выпитого вина он почувствовал себя очень плохо. Малютка Женевьева вихрем сорвалась с кушетки. Она стояла трепещущая, с вздымающейся гневно грудью, со сверкающими глазами.
– Вы его слышите, господин Бурма? – прорычала она. – Вы слышите? Он клевещет на меня! Этот грязный тип клевещет на меня. Он...
– Не будем выходить из себя, – сказал я. – Он на вас не клевещет. Он утверждает, что ваш любовник – вор. Очень много шансов, что так и есть. Он утверждает, что тот мертв. И это верно.
Она пыталась уничтожить меня взглядом:
– Так, значит, и вы против меня? Я пожал плечами:
– Помолчите. Разве, если хорошо подумать, – если вы сейчас в состоянии думать, – вы не наняли меня для того, чтобы я выставил эту особу за дверь?
– Да! – взвизгнула она. – Выкиньте его за дверь. Выбросьте в окно. Так будет еще лучше. Мы на шестом.
– Для меня это невысоко. Но я зашел к вам не для того, чтобы отправиться спать в тюрьму Санте. Впрочем, сейчас мы легко во всем разберемся.
Я подошел к Шасару и, схватив за отворот плаща, приподнял. В его глазах застыл ужас.
– Не бойтесь, я вас не съем, – сказал я.
И резко отпустил. Он встряхнулся, отступил на шаг.
– Ухожу, – сказал он.
– Останьтесь! Он замер.
– Послушайте, месье Шасар, – сказал я. – Чем вы живете?
Он смутился, потом произнес:
– Устраиваюсь.
– По крайней мере вы откровенны.
– Почему бы мне не быть откровенным?
– Ну, а раз уж вы откровенны, вываливайте.
– Мне нечего вываливать.
– Вы оба с приветом.
– Оба?
– И вы и она.
Женевьева Левассер, вернувшаяся на кушетку, строго призвала меня к порядку:
– Господин Бурма!
– Помолчите!
Я вернулся к Шасару-охотнику:
– ... Устраиваемся, да? Спим со зрелыми женщинами, даже с очень-очень зрелыми, а потом, когда хочется молоденького, не брезгуем и небольшим шантажом, не так ли? Чтобы подкрепить свое обаяние!
– Какая мерзость! – воскликнула Женевьева.
Я нетерпеливо обернулся:
– А теперь послушайте вы, барышня. Если же опасаетесь за свои миленькие ушки, идите в спальню.
Она стукнула ножкой:
– Нет! Я остаюсь! В конце концов, я здесь у себя.
– Как вам будет угодно. Только не прерывайте меня все время!
Я сел рядом с ней, чтобы попридержать в случае нужды:
– Так я продолжаю, мой дорогой Шасар. Вы обвинили барышню в убийстве своего любовника?
– Да.
– Смешно, – произнесла девушка.
Ее пальцы начали искать мою руку, схватили ее и сжали. Она вздрогнула, и я почувствовал ее грудь, трепещущую у моей правой руки. Шасар с ужасом и ненавистью смотрел на нас.
– И зачем ей понадобилось бы его убивать?
– Чтобы... чтобы захватить картину.
– Вы глупец, Шасар, и я уже слишком много потерял с вами времени...
Женевьева убрала свою руку из-под моей.
– ...и советую отказаться от вашей политики запугивания. Она проваливается. Мадемуазель Левассер могла и полюбить человека, который оказался вором. И она его не убивала. Не буду занимать время подробностями, ни произносить речь. Скажу вам лишь одно: я на службе у мадемуазель Левассер и, когда вы наступаете ей на пальцы, болят мои мозоли. Не просчитайтесь. Вам это может дорого обойтись. Ясно?