— Не думаю. Жизнь везде достается с боя. И повсюду, где живут существа с руками, на их руках всегда есть мозоли...
— Ты правда сказал, — согласился Сабит. — Человек начинался с работы, где он ни есть — на Земле, на Марсе или на всякий другой планета...
Он замолчал, углубленный в свои мысли, и только в его карих раскосых глазах вспыхивали сверкающие искорки.
Остап тоже молчал. Он думал о Самохвале, с которым так неожиданно встретился. Вдруг его взгляд остановился на серых холмах, поднимавшихся огромными верблюжьими горбами вокруг карьера.
— Сабит, что это за горы? Неужели столько грунта вынули во время вскрышных работ?
— Ха, чудак! Какой грунт? Грунт гидропомпа смывает. .. Отходы это. За много-много год гранитный отсев набрался.
— Гранитный отсев?! Но это же ценный строительный материал!.. Из него — и бетон, и асфальтовые дороги... Почему его не промывают? Ведь на поверхности прямо лежит...
— Миллионы кубов в решете как моешь? Это не горсть риса.
— Я и не говорю — в решете. Разве специальных машин нет?
— Значит, нет, если не промывают. Для золото — есть, так то золото! А для гранита нет...
«Для гранита, выходит, нет, — стал, размышлять Остап.— А почему? Разве гранит менее нужен, чем золото? Особенно сейчас. Без него — ни шагу ступить! Дома, мосты, дороги, памятники... Гранит — это великолепная основа любого строительства! Здесь гранитный отсев лежит прямо под небом, как обыкновенный песок. Бери и вывози на стройки! Единственная помеха — он сильно загрязнен. Его надо очистить. Но неужели промыть дороже, чем добывать из карьера? ..»
Белошапка забыл и про Самохвала, и про шпалы, которые сейчас нужно будет укладывать. «Почему это люди иногда у себя под ногами добра не замечают, — думал он, — а углубляются за ним на сотни метров в землю?.. »
Директор Днепровского комбината нерудных ископаемых Григоренко сидит за столом в своем кабинете. Перед ним — целая простыня: недельно-суточный график. С одной стороны листа — выполнение плана, а перевернешь — отгрузка.
Григоренко внимательно смотрит ту сторону, где отмечено выполнение плана. Он изучает цифру за цифрой. И всюду отставание. Суточный план дробления, рассчитанный на две смены, не выполнялся и тремя. Что же будет теперь, когда перешли на прежние две смены?.. Сергей Сергеевич задумался.
А в это время по всем цехам и участкам люди говорят только о нем. Обсуждают: что он за человек? Сразу же третью смену отменил. Видно, решительный. С цехами знакомился внимательно, придирчиво. И до всего ему дело. Не торопится, как Комашко... Того люди окрестили «метеором»: прибежит, накричит — и нет его. А кого невзлюбит — берегись! Этот, кажется, совсем не такой...
Внезапно загорелась красная лампочка. Григоренко берет трубку.
— Алло!
Долго и путано что-то объясняет прораб Пентецкий. Григоренко никак не может уловить его мысли и от этого начинает сердиться: «Ну зачем звонит по такому мелочному вопросу? Неужели не может разрешить его сам? Или так уже привык?» Но отвечает сдержанно:
— Николай Фролович, обратитесь к главному инженеру. Вы же знаете, что я со строительством еще не ознакомился.
Положил трубку.
В кабинете тишина. Посетителей стало меньше после того, как он собственноручно на четвертушке ватмана написал: «По вопросам отгрузки обращаться только в отдел поставок». Это объявление Люба вывесила у директорского кабинета.
Вдруг без стука открылась дверь. Сначала появилась седая голова, потом показался среднего роста дедок. Осторожно переступил порог, бережно прикрыл дверь и медленно приблизился к столу. На нем — новая телогрейка, в руке — вылинявшая кепка.
— Здравствуйте. Извиняйте, что потревожил вас.
— Садитесь, пожалуйста. Вы по какому делу?
Однако старик, видимо, садиться не хотел. Переступал с ноги на ногу. От него пахло дымом и свежей весенней землей.
— Шевченко моя фамилия. Тимофей Иванович. Может, слыхали?.. Я тут, почитай, тридцать лет работал бутоломом, гранит шлифовал... Но все одно, вы меня не знаете. А документы дома забыл. Извиняйте старого...
«Значит, он работал вместе с моим отцом, — подумал Григоренко. — Может, тоже стахановцем был... Интересно, зачем ему понадобилось ко мне?»
— Извиняйте меня, — повторил старик.
— Да вы садитесь, пожалуйста. Я слушаю.
— Сына у меня война забрала, — взволнованно начал Шевченко, — а старуху зимой похоронил. Один я как перст.
Он посмотрел в глаза Григоренко, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор или нет. Удостоверившись, что директор смотрит на него доброжелательно, продолжил: