С тех пор Зоя сидела дома, готовила со свекровью обед, убирала квартиру, стирала, подавала на стол, встречала мужа, когда он приходил с работы.
— Подавать обед? — спросила она.
У Арнольда Ивановича чуть было не вырвалось: «Чего ради, по-твоему, я домой приехал?» Но он сдержался. Последнее время Зою словно подменили. Замкнулась в себе, как улитка. Стала совсем молчаливой, задумчивой. «Может, забеременела?» — подумал было Арнольд Иванович, хотя определенно знал, что детей от него никогда не будет. На его же расспросы Зоя ничего не отвечала.
Комашко молча моет руки, садится к столу. Ждет. Зоя также молча наливает тарелку борща. Борщ с молодой капустой — вкусный, ничего не скажешь.
Зоя, присев к столу, наблюдает. Муж мрачен, как осенняя туча. Наверное, опять с планом не ладится. Но Зоя решила сегодня обязательно поговорить с ним.
Арнольд Иванович замечает напряженное состояние жены и спрашивает:
— Ты мне что-то хочешь сказать?
Зоя положила руки на край стола, переплела пальцы, округлила лучистые глаза. Комашко знает, что жена так делает всегда, если обижена или сильно нервничает.
— Да, мне нужно поговорить с вами, Арнольд Иванович!
Она так и не привыкла говорить ему «ты». Но Комашко и не настаивает на этом. Ему даже приятно, что жена чувствует его главенство, интеллектуальное превосходство и, наконец, материальную от него зависимость.
— Говори, — ответил он, прихлебывая борщ. — Я слушаю.
— Знаете, я хочу предложить... — начала нерешительно Зоя.
— Что именно?
— Думаю, вы не станете возражать.
— Да говори же... Чего тянешь?
— Нам обоим будет лучше...
— Ну?
— Хочу пойти на работу... Истомилась я дома. Что у меня — дети? Или хозяйство?.. Мама сама управится...
Комашко удивленно посмотрел на жену. Что-что, а уж такого от нее он не ждал. Сначала мелькнула мысль, что Зоя откуда-то дозналась о тех его грехах, о которых жене не стоит знать. Да нет, конечно, она ничего не подозревает... Ну, тем лучше!
— На работу?.. — задумался Комашко. Знал, что двум женщинам сидеть дома не к чему. Но чтобы работала его жена... — И куда же ты надумала идти?
— В комбинат. На любую работу...
— Ты — жена главного инженера. Я не позволю тебе работать где угодно. Да и какой в этом смысл? Что — тебе денег не хватает?
— Их у меня никогда и не было. Вы даете только на продукты. К тому же не мне, а матери. А она выдает мне, — обиженно сказала Зоя.
— Ну, ты это брось! У нас одна семья!
— Так что вы скажете о моей работе?
— У нас нет свободных вакансий, которые бы тебе подходили.
— Как нет? Я могу пойти нормировщицей в горный цех...
— Нормировщицей... в горный? Откуда ты об этом знаешь?
— Знаю... Там нормировщица ушла в декрет. Ее не будет около года.
— Вот как! Ты, оказывается, все проведала!.. А представляешь ли ты, что это за работа? Целый день — и зимой, и летом, и в жару, и в дождь — под открытым небом! Ругаться с каждым бурильщиком, бригадиром, мастером.
— Это меня не беспокоит... Наоборот, я боюсь оставаться в четырех стенах!
Комашко насупился и долго смотрел на жену из-под рыжеватых бровей.
«Какая ее муха укусила? — думал он. — Может, попробовать наладить отношения? Подойти сейчас к Зое, обнять, приголубить. Как легко и естественно получалось это у него раньше. А теперь? Теперь ничего подобного не будет. Она, видите ли, к директору насчет работы побежала! А мужу — ни слова. Да, таким только дай волю. Сегодня к директору, завтра в горком... Ну что ж, пусть идет работать. Может, это и к лучшему. Меньше времени на всякие мысли останется...»
Арнольд Иванович отложил ложку, вытер салфеткой рот.
— Ты твердо решила?
— Да!
— Если так, я не возражаю. Приходи. Скажу, чтобы оформили.
— Спасибо.
Глава четвертая
Когда Соловушкин, взяв трубку, услышал, что звонит Григоренко, то засыпал его вопросами: почему приехал в Москву без вызова? Почему не командировал кого-нибудь другого?..
Григоренко терпеливо объяснял, все время нажимая на то, что ему необходимо поговорить с начальником главка. Для этого ему нужен пропуск.
Соловушкин недовольно пробурчал еще что-то, но пропуск заказал.
Григоренко поднялся на третий этаж и вошел в кабинет. Соловушкин встретил его внешне по-дружески. Куда девались официальный тон, строгость и недовольство в голосе.
— Ну, как там в Днепровске, рассказывай, — положил он руку на плечо Григоренко, усаживая его в мягкое кресло. — Днепр разливался в этом году? Рыба хорошо ловится?..