— Начнем? — тихо обратился Григоренко к Прищепе, который успел примоститься на краю скамьи у стены.
— Начинайте, товарищ директор, — неожиданно донесся басок. — Интересно начальство послушать...
В голосе чувствовались вызов, ирония. Но Григоренко был к этому подготовлен: он уже кое-что слышал о бригаде Лисяка. Знал, что в ней собрались разные люди, среди них были и такие, кто за хулиганство отсидел год или два в тюрьме. Многие смотрели на работу в карьере как на неприятный и временный эпизод в своей биографии. Они пережидали здесь время, подыскивая другую работу, полегче и повыгоднее. Поэтому честью коллектива никто из них не дорожил. В бригаде царило панибратство, круговая порука и пьянство. Сам бригадир своих рабочих называл не иначе как «братва». Это была единственная бригада на комбинате, в которой не было ни одного коммуниста и даже комсомольца.
Григоренко рассказал о новых заданиях, которые поставлены перед комбинатом, и в особенности перед его ответственным участком — карьером, где добывается гранит. Сказал и о том, что бригада из месяца в месяц не выполняет план, что в ней много нарушений трудовой дисциплины, прогулов и что с этим пора кончать.
«Лисяковцы» слушали не перебивая. Некоторые — серьезно. Большинство — с усмешкой. Сзади тихонько перешептывались. Но слушали. Даже реплик не подавали.
Григоренко взглянул на часы. До начала работы — двенадцать минут.
— Вопросы есть, товарищи? Прошу!
Молчание. Ни о фронте работ, ни о новых шлангах, ни о рукавицах, ни даже о зарплате к директору вопросов не было. Странно...
Но вот молчание нарушил Лисяк. Он встал, расправил узкие плечи в брезентовой куртке, пятерней пригладил блестящие черные волосы.
— Гм... Так вот, братва, хорошую, так сказать, лекцию прочитал нам директор. Очень даже интересную... И о производстве, и про моральный кодекс, так сказать... Все правильно. Доходчиво. Жаль только, что не в рабочее время. До вечера слушали б. Вы почаще к нам заходите. А то от начальника цеха, — кивнул он в сторону Прищепы, — путного слова никогда не услышишь...
Григоренко передернуло от этих слов, и от явной иронии, и от панибратского тона, но он сдержался и ответил спокойно:
— Очевидно, кое-кому непонятно. Это — вовсе не лекция, а производственная беседа директора с подчиненными.
— А-а, — протянул Лисяк, — вот теперь дошло... Вы уж нас извините, товарищ директор, тугодумов, до нас действительно иногда на третий день доходит...
В сердце Григоренко накипал гнев. Этот мальчишка просто издевается над ним! Даже подмигивает своей «братве», и у многих уже вспыхивают в глазах веселые искорки. Но по-прежнему спокойно, не повышая тона, он сказал:
— Товарищ Лисяк, вчера в вашей бригаде прогуляло четверо... Что с ними? Где они?
— Ну, один — это я, Роман Сажа, — глянул мрачно из-под бровей парень. — Не прогулял я, больной лежал.
— В поликлинике были?
— Не был. Голова болела.
Кто-то прыснул в кулак.
— Где остальные трое?
— Ведут борьбу с сивухой, товарищ директор, — с серьезным видом сказал Лисяк.
— Как это понимать?
— Вы сами как-то говорили, что с нею надо бороться. Вот они и борются. Пока не выпьют ее, клятую, к работе не приступят...
— Все прогульщики будут уволены. Подайте мне, товарищ Прищепа, докладную, — сказал Григоренко.
— Кто же будет работать, товарищ директор? — плаксиво спросил Лисяк, хотя его сухощавое лицо с курносым носом ехидно усмехалось. — Кто гранит будет бурить?
— Найдутся люди! — отрубил Григоренко и шагнул к окну, где лежала фуражка.
Он протянул было руку, чтобы взять ее, но тут же невольно отдернул. В фуражке белела горсть перловой каши... Григоренко почувствовал, как задергалась левая щека.
«Сдержаться! Только бы сдержаться! — твердил он про себя. — Только не сорваться!..» И он сдержался. Оставив на подоконнике фуражку, Григоренко спокойно вышел. Через открытое окно донесся крик Лисяка:
— Кто сделал? Кто? .. Морду набью!
«Интересно бы взглянуть на его лицо, — подумал Григоренко. — Искренне это или разыгрывает гнев? Но кто же направляет ребят? Возможно, сам Лисяк... Нет, он не так глуп!.. Тогда кто? Не Сажа ли? Пожалуй... Уж больно нахальные у него глаза...»
Остап вышел от директора в приподнятом настроении. Еще бы! Григоренко полностью его поддержал! Мойка будет!
Он подмигнул Любе:
— Ты все печатаешь, Люба? Трудовой день уже закончился. Кончай — пойдем со мной в кино!
Люба зарделась.
— Ну что ты, Остап?!