— Вовсе не пленил, — насупившись, ответила она.— Щебень им очень нужен!
Возле самых дверей директор столкнулся с Пентецким.
— Я к вам, Сергей Сергеевич.
«Чего это он топтался у двери? Заходил бы прямо, если дело есть».
Григоренко с недовольным видом вернулся. Пентецкий вошел следом. Сергей Сергеевич сразу заметил, что прораб выглядит как-то необычно. Потом сообразил почему — не торчат у него из всех карманов блокноты, бумажки, нет в руках привычной папки. Отпускник!
— Как отдыхаете? — спросил Григоренко, чтобы прервать неприятно затянувшееся молчание.
— Як вам по личному делу, — несмело начал Пентецкий. — Хотелось бы выяснить, как мне быть дальше.
— Что выяснить? Вас никто с работы не увольнял. Ведь так?
— Так-то оно так, но я сам понимаю... Мне, конечно, все ясно. Разве прорабу летом отпуск дают?.. Мог бы и в другую организацию пойти. Строители всюду нужны. Но я не хочу с комбината уходить.
«Значит, он собирается подыскивать себе работу. Чудак!»
Собравшись с духом, Пентецкий произнес:
— Сам знаю, что не тяну эту работу. Должность прораба не для меня. Тут характер нужен, а его у меня нет. За это и от жены достается... На комбинате ведь есть должность инспектора по технадзору?
— Есть.
— Не доверите ли мне...
— Конечно, доверить можно. Но и там характер нужен. К тому же твердый.
— Справлюсь. Там я справлюсь. Поверьте мне.
— Хорошо. Пишите заявление. Считайте, что должность инспектора по технадзору за вами.
Пентецкий вышел. Григоренко задумался:
«Кого же прорабом назначить? Поискать здесь? Объявить в газете? Придет неизвестно кто, попробуй, узнай, какой из него прораб. Мастера Бегму? Опытен, хороший специалист. Но инертный. И с этой работы его уже снимали. А что, если Белошапку назначить? Парень энергичный, умный, защитил диплом, в комсомоле восстановили... Такой не примирится с тем, чтобы в хвосте плестись. Жаль только, что нет у него жизненного опыта. Нет выдержки, слишком прямолинеен...»
Вечером пошел дождь, молнии рвали в клочья темно-серые тучи, и ветер отбрасывал их куда-то за Днепр. Потом примчал одинокие, гладко обкатанные облака, которые вскоре тоже исчезли. Небо стало чистым, темно-голубым. После грозы еще сильнее запахла акация.
День постепенно угасал. Звезды замерцали ярче, словно небо опустилось поближе к земле.
Наступала теплая и тихая ночь. Слышно только, как яблони в саду стряхивают с себя капли дождя.
Белошапка и Сабит устроились под навесом на старой соломе.
— Скажи, Остап, долго так будет: пять, десять лет?..
— Что именно?
— А как сейчас — лежать в засада и ждать воров? Как это так: вместе с нами работают, в одном общежитий живут, и на всех нас позор будет. Откуда такой туримтай берутся?
— Говорят, пережитки прошлого.
— Ха, говорят... говорят еще, что почва у нас нет для такой пакость.
— Выходит, есть почва. Эта «братва», как видишь, нарождалась не только до Октябрьской революции, но и после.
— Знаю: сейчас скажешь — капиталистический окружений виноватый, — не унимался Сабит.
Остап усмехнулся:
— Теперь, Сабит, не они нас окружают, а мы их.
— Скажи, Остап, прямо. Как сам думаешь, не выкручивайся. Ты же грамотный. И прораб теперь. Как командир взвода. Даже выше, чем взвода.
— По-моему, все зависит от высоты сознательности. Но когда высокая сознательность будет воспитана у всех, трудно сказать — через пять, десять или, может, больше лет. Мы подошли ближе к коммунизму, но...
— Что «но»? Что? Зачем молчишь, Остап?
— Но насколько ближе — никто на это не ответит. Встретишь вот, к примеру, такого, как дедусь Шевченко... Давно он родился, и капиталистических пятен вроде мог нахвататься, а разве его сравнишь, скажем, с таким, как Самохвал.
— Мой отец совсем мало-мало грамотный, а на войне пять раз раненный. На груди девять ордена и медали. Вот какой сознательность иметь нада! Теперь некоторый человек — молодой, а смотреть на него...
— Ты, Сабит, тоже теперешний человек.
— Ну и что?
— Хороший ты человек. Не хуже своего отца.
Сабит прищурившись взглянул на Остапа и засмеялся:
— Ты мало-мало хитрый, Остап. Это я хотел говорить, что ты тоже теперешний человек. И тоже вроде без пятно.
— Было пятно...
— Скажи, за что сидел? Скажи честно, Остап. Не верю я, что ты убил...
— Как-нибудь потом, Сабит. Не сейчас. Все прошло, и я хочу выбросить это из памяти.