— Я, как инженер, могу внести технически грамотные, научно обоснованные предложения. Но для этого мне нужно иметь согласие товарища Белошапки, как человека, подавшего идею... Кроме того, мне потребуется время для размышлений, расчетов, для переоборудования мойки, наконец... Работа большая и ответственная. Думаю, за неделю или две я все, что необходимо, сделаю и налажу технологический процесс. Но, конечно, я... как... как...
Все напряженно смотрели на Комашко. Неужели он действительно знает что-то такое, что поможет доработать мойку? Неужели через неделю-другую она станет давать чистый, первосортный щебень?
— Ну, что — «как»? Что? — не выдержал Григоренко.
— ...как соавтор усовершенствования, — не моргнув глазом произнес Комашко, — я прошу вашей письменной санкции на переоборудование мойки в связи с тем, что она в таком виде не может давать кондиционную продукцию. Прошу также распоряжения о временной передаче моих прямых обязанностей кому-нибудь из инженеров, чтобы я имел возможность творчески поработать вместе с товарищем Белошапкой над усовершенствованием мойки.
Он замолчал, переводя дух, и победоносно взглянул на Остапа.
«Ну, мальчишка, хочешь ты или не хочешь, а теперь будешь вынужден поступиться авторским приоритетом в мою пользу! И еще посмотрим — кто будет считаться настоящим автором! Ведь у тебя дело не пошло!..»
Конечно, это он только подумал, но сказанное им недвусмысленно утверждало: если мойка пойдет, то только благодаря ему, Комашко...
В глубине души главный инженер все же побаивался, что и Белошапка и Григоренко отклонят его предложение. Не о рационализаторском усовершенствовании, нет! О соавторстве... Но Остап Белошапка шагнул к Комашко и протянул руку. Лицо его светилось искренней радостью.
— Неужели правда, Арнольд Иванович? Значит, можно наладить? — спросил он, пожимая главному инженеру руку. — Если так, я согласен работать с вами день и ночь!
— Да, это возможно! Мы ее наладим, — сказал Комашко, стараясь быть спокойным. «Против соавторства не возражает», — удовлетворенно отметил он про себя.
Слова «возможно» и «мы» главный инженер произнес с нажимом, лишний раз подчеркивая, что мойка станет работать только при его, Комашко, помощи.
Но, кажется, никто: ни Григоренко, ни Белошапка, ни остальные присутствующие не придали этому никакого значения. Все вдруг облегченно вздохнули: мойка будет работать! Значит, будет давать ежемесячно тысячи кубов мелкого щебня!
— Что вам еще нужно? — спросил Григоренко и добавил:— Санкцию я даю, и время для работы у вас будет!
— Прежде всего надо найти грохот, — ответил Комашко, — и привезти его сюда. Нужен еще вибратор. Но это не проблема — вибраторы у нас есть. Над остальным я еще подумаю. Что понадобится — скажу...
— Хорошо. Работайте... Двух недель вам хватит?
— Постараюсь!..
У Любы Зинченко работа валится из рук. Вот уже третий раз перепечатывает телеграмму в главк, и все с ошибками.
«За девчонку меня считает, за маленькую, тихую девчоночку, и не знает, что стал для меня дорогим. Сколько ребят назначают свидание, но ни об одном из них мне и думать не хочется... Когда же это началось? Не с первого ли дня, когда увидела Сергея Сергеевича?.. Что-то в нем есть такое особенное, что можно почувствовать, но нельзя объяснить... Конечно, он намного старше, и я ему не пара. Да и смотрит он на меня только как на сотрудницу...»
Люба заложила в машинку новый лист бумаги и только тут заметила Оксану Васильевну, направляющуюся в кабинет Григоренко.
— Сейчас нельзя! — сказала ей Люба. — Директор велел никого не пускать.
— Никого? — удивилась Оксана Васильевна. — У него кто-нибудь из высокого начальства?
— Нет, один.
— Значит, можно. У меня важные дела.
«Знаем, какие у тебя дела», — мысленно ответила ей Люба, а вслух сказала:
— Так приказал директор.
Оксана Васильевна дольше, чем обычно, посмотрела на Любу. В этом взгляде не было ни гнева, ни вызова, ни осуждения. Было лишь простое человеческое любопытство. Как все странно: еще сегодня Люба казалась ей милой, приятной девчушкой. Неважно, что скуластенькая. В этом было даже что-то привлекательное, что делало девушку более женственной, симпатичной. Почему же сейчас...
— Думаю, это приказание меня не касается,— произнесла Оксана Васильевна. В ее голосе зазвучали нотки раздражения. — Я — по работе!.. — И открыла дверь.
Люба вспыхнула, но ничего не ответила. Как ей хотелось, чтобы Сергей Сергеевич выдворил сейчас Оксану из кабинета, сделал бы ей замечание или хотя бы вышел и сказал: «Люба, я же приказывал никого ко мне не пускать!» Даже это было бы чувствительным ударом по самолюбию заносчивой красавицы!..