— Ну, так позвольте поблагодарить вас за беспокойство и любезность! — произнес я, вынув десятирублевку и протягивая ее приказчику.
Он отступил на шаг назад и прижал к сердцу руку с картузом.
— Не возьму-с!.. какое такое было мое беспокойство.
— Вы меня обидите, если не возьмете! — твердо заявил я. — Я же пользовался вашим гостеприимством и прошу это принять, как ответное угощение!
— Да напрасно-с!!
— Нет, не напрасно: это мой маленький знак внимания к вам!
— Ей-Богу, напрасно-с! — пробормотал Петр Иванович, принимая бумажку и пряча ее. — Весьма благодарны-с!.. — он протянул мне руку и почтительно встряхнул мою.
— А это, пожалуйста, вашему барину передайте, — я достал свою визитную карточку. — Скажите ему, что очень сожалел, что не удалось повидать его.
— Беспременно-с… все передам!
— Можно будет попросить вас послать сыскать моего Мирона и велеть ему запрягать? Да, кстати, не найдется ли у вас веревочки, книги перевязать?
— Сию секунду все будет!
Он ушел и прислал Гамлета с клубком толстой бечевки. Я бережно, сам, не доверяя рукам принца, могшим в пылу усердия затянуть книги до пореза полей, перевязал их. Вышло пять больших пачек, всего пудов на шесть весом.
Гамлет ухитрился захватить три связки, Глаша две, я забрал остальные вещи, и мы вышли на подъезд. Лопоухие белячки уже ожидали меня; Петр Иванович и Мирон стояли и беседовали около них.
Возница мой, открыв рот, обозрел пачки с книгами, которые Гамлет принялся размещать в бричке, затем влез на козлы. Я дал Глаше и Гамлету на чай; первая осветилась улыбкой, второй низко раскланялся. Приказчику я пожал руку и, как архиерей, бережно подсаживаемый под ручку Гамлетом, устроился на сиденье.
— Доброго пути!! — проводил меня хор из трех голосов.
— Прощайте, Петр Иванович! — крикнул Мирон, и мы выкатились на двор.
Там уже опять действовала инквизиция: какой-то молодой парень вилами ворошил плохо горевшие книги.
— Фиверки! — вскрикивал он, подбрасывая высоко на воздух кучи пылавших листов.
Сад закрыл дом, потянулись шпалеры из акаций, показались четырехугольные каменные столбы ворот, и мы очутились в поле.
IV
— Ты это что же? — купил? — спросил Мирон, указывая на книги.
В тоне его ни прежней почтительности, ни заискивания не было и в помине.
— Купил, — отозвался я.
— А сказывал — овес покупать едешь?
— Это, брат, ты сказывал, а не я! — поправил я.
— Ну? А хоть бы и я: на дело ведь надоумливал! Дешево бы взял!.. А ты ишь чего набрал!.. — Мирон неодобрительно покачал головой. — То-то думал я: жидок ты для купца!
Некоторое время мы ехали молча.
— На что тебе книжки-то! — заговорил опять Мирон. Мысль о них, видимо, не давала ему покоя.
— Читать.
— Эдакую уймищу? Это, брат, зачитаешься!!
Он опять качнул головой и собрал рот в виде комка.
— А пачпорт-то у тебя есть? — вдруг строго спросил он.
— А тебе на что?
— Да Бог же тебя знает, что ты такой? Может, тебя не возить, а по начальству я представить должон! Один вот возил такого же у нас по уезду с книжками, да до острога и довозился!
У меня было необыкновенно весело на душе; не малую роль в этом, играло и то, что я невольно населил чертями усадьбу Батеньковых; забавен был и мой встревожившийся возница; если бы я вез тигра, вероятно, он был бы обеспокоен гораздо меньше.
— Не сумлевайся, — в тон ответил я ему, — и паспорт есть, и бумагу особую на разъезды имею от начальства!..
— С печатью?
— С орлом даже!!
Мирон просиял.
— Ну, тогда дело свято! — воскликнул он. — А уж я было высаживать тебя хотел, ей-Богу! Долго ли до греха; сейчас тебя урядник за хвост и пожалуйте! По-настоящему, как я понимаю, все книжки собрать, да в землю зарыть следовает: один вред от них! Живет человек, как человек, можно сказать, хозяйственный, а почитает в книжку — и шабаш — сейчас коней воровать, либо пьянствовать почнет! На что ты их, скажи на милость, скупаешь?
— Не одни книжки, я всякую старину собираю: тарелки, чашки фарфоровые, серебро, все что придется…
— Ну, так, так, так!! — совсем успокоившись, сказал Мирон. — Это ничего, это дозволяется!
Он подхлестнул лошадок.
— Теперича к Павлихе, стало быть, едем?
— К Павловой! — поправил я.
— Ну вот и я тоже говорю! Это баба жох! — высокой нотой протянул Мирон. — Этой пальца в рот не клади-и-и! Эта облапошит!!