Запах щей обдал меня приятной густой волной. Не успел я перешагнуть за порог, дремавший открыл глаза и уставился на меня. Повернулись в мою сторону и обедавшие.
Я поздоровался и подошел к прилавку. Из-за него, опершись обеими, широко расставленными руками, тяжело поднялось, словно налитое водой, огромное тело с отекшим лицом и бесцветными глазами.
— Нельзя ли у вас пообедать? — спросил я.
— Отчего же нельзя, можно-с, — глухо, утробой ответил хозяин. — Пожалуйте наверх на чистую половину; сейчас я к вам паренька пришлю-с!
Я вернулся в сени и поднялся по деревянной лестнице во второй этаж.
Чистая половина состояла из двух небольших горенок и отличалась от нижней тем, что на столах в ней были накинуты грязные скатерти розовато-кирпичного цвета; вместо скамеек стояли простые деревянные стулья.
Из задней горенки на меня выглянуло румяное, круглое лицо в овале из темно-русой бородки, принадлежавшее какому-то молодому духовному.
Я сел около окошка, заказал прибежавшему вихрастому половому яичницу и селянку и стал смотреть на улицу. Проезжих не было; на противоположной стороне горячо беседовали о чем-то две бабы с коромыслами на плечах; пара мальчишек с криком и смехом гонялись за третьим; тот метался из стороны в сторону как заяц, но преследовавшие настигали его.
— Не утекешь! не утекешь! — визжали они в полном восторге.
Вдруг визг мальчишек оборвался, и они прыснули по дворам; бабы оглянулись в их сторону и, приняв чинный вид, заспешили прочь, покачивая боками и ведрами: из-за угла проулка показался седогривый великан в сером подряснике. Он шел, опираясь на толстую дубинку со светлым, должно быть серебряным, набалдашником.
Завидев его приближение, игравшие кое-где около изб ребята шарахались прочь; встречный мужик торопливо скинул картуз и метнулся благословляться. Великан высоко поднял руку для знамения и сунул ее к губам мужика.
То же самое проделала и баба, поспешно бросившая для этого коромысла и ведра.
— Видали? — с упоением произнес за моей спиной приятный тенорок.
Я оглянулся: около меня стоял виденный уже мною духовный, карие глаза его искрились от удовольствия.
— Богатырь! — ответил я. — Кто это такой?
— Неужто не знаете? — удивился духовный. — Персона-с! — отец протоиерей Алексей.
Мы познакомились. Собеседник мой оказался дьяконом из соседнего уезда, ехавшим в город к тестю.
— Не угодно ли мне компанию составить? — обратился ко мне дьякон, — та горенка посокровеннее, эта на нору как-то!
Я согласился, и мы перебрались в нее. Горенка действительно оказалась сокровеннее и уютнее. В дальнем углу ее на столе лежала гора съестных припасов, завернутых в просалившиеся газетные обрывки; среди них, словно наполненная рубинами, ярко пылала в лучах солнца бутылка.
— Пожалуйста, присаживайтесь! — приглашал дьякон, отодвигая к одному концу свои свертки. — Неопалимая купина-то моя как светится! — он подмигнул на бутылку. — Вкушаете?
— А что такое? — осведомился я.
— Вишневка, домашняя, — благоговейно ответил дьякон, бережно, обеими руками беря бутылку. — Такую наливку разве у архиерея в подвалах сыщите! Пять годов выдержана: свадебная!
Он осторожно, стараясь не пролить, налил стаканчик и поднес его мне.
— Откушайте, сделайте одолжение!
Я попробовал; свадебная наливка, действительно, оказалась превосходною. Дьякон стоял, держа бутылку в руках словно орарий во время ектении, и глотал слюнки, глядя, как я отпиваю понемногу из стаканчика.
— Сама в горло течет… истинно мед и елей!!
— Очень хороша! — похвалил я.
Дьякон принялся разворачивать свертки.
— Полну торбу дьяконица мне всего наклала: на день езды, на неделю еды — такое уж правило у нее! Ах, и заботливая же она у меня!
Из свертков появилась жареная курица, кусок копченого сала, вареный язык и т. д.
— Угощайтесь, пожалуйста. Мастерица дьяконица у меня: на свете второй такой не сыскать! В пути сущем и в посту разрешается!
Я поблагодарил и отказался; как раз в эту минуту половой внес заказанный мною обед.
— Это вот напрасно! — с искренним сожалением произнес дьякон, — с собою надо возить — дорогое все такое в трактирах! небось рублевку отвалите?
— Вероятно.
Дьякон вдруг радостно рассмеялся:
— А мне дьяконица денег на руки ни-ни, не дает! Харча всякого — сколько угодно, а денег — нет, тубо! Рупь на всю поездку отпустила! — Он опять залился смехом. — В пузырьке содержусь у нее. Не вздумайте, что жадная она, — нет, а так, для порядку, чтобы не растратился!..