- Теперь представляю, - пролепетала я присты-женно. - Таких, как он, очень мало.
- Он мне всегда чем-то князя Мышкина напоминал, - улыбнулась опять Ангелина Степановна, - такой же мягкий, стеснительный, поразительно честный, бесконечно добрый, немного наивный и робкий...
- Дима нам говорил, что в последнее время вам кто-то звонит и дышит в трубку, - осторожно начала я переходить к делу. - Вам кажется, что это Алеша?
Она нахмурилась, и губы ее дрогнули. Мне показалось, сейчас она заплачет, но Ангелина Степановна сдержалась и быстро проговорила, отведя глаза:
- Да, кто-то звонит иногда и молчит. И мне кажется, что это Алеша. Я это сердцем чувствую. Раньше я что-то говорила, спрашивала, кто это, зачем балуются, а теперь сразу бросаю трубку. Но это еще ерунда, на самом деле. Я бы на эти звонки и внимания не обратила, если бы не одно более веское обстоятельство...
- Да? И какое же? - чуть не захлебнулась я чаем.
- Только вы Диме ничего не говорите - не хочу его расстраивать. Да, может, и кажется мне это все - сами понимаете, только об этом и думаю.
- Так что же все-таки произошло? Нам необходимо знать все, любая мелочь может оказаться полезной.
Она помолчала немного, задумчиво крутя пустую чашку в руках, потом, бросив мимолетный взгляд на закрытую дверь в другую комнату, тихо произнесла:
- Леша здесь бывает...
В этот момент я как раз перекусывала сушку, и ее хруст в сочетании с услышанным произвел эффект разорвавшейся бомбы - у меня в мозгах все помутилось, глаза расширились от ужаса, я замерла с открытым ртом, и чашка в моей руке затряслась.
- Что? Как вы сказали? - выдав ила я.
- Да вы не волнуйтесь так, - испуганно проговорила она, глядя на меня. - На вас лица прямо не стало. Не в буквальном смысле, конечно, он приходит, а... как бы вам сказать... - Она опять посмотрела на дверь. - В общем, у Леши комната вон там. Я все его вещи по своим местам разложила, когда стало ясно, что он точно пропал. А потом мне приснилось, что его нунчаки не в шкафу лежали, куда я их сунула, а под кроватью. Утром проснулась, у отца спросила, он тоже сказал, что Леша их все время под кроватью держал. Пошла я в комнату, чтобы переложить, и знаете что? - Она посмотрела на меня долгим взглядом, будто решая, стоит ли мне говорить или нет, и наконец закончила: - Нунчаки уже лежали под кроватью. Бред, скажете?
- Не скажу, - соврала я. - А может, вы их туда и положили с самого начала?
- Нет, - тихо, но твердо произнесла женщина, - я их туда не клала. Отлично помню, что сунула их в шкаф. И потом, я ведь там часто убираю, и не один раз видела их в шкафу, - она вдруг усмехнулась. - Вот вы на меня смотрите сейчас, как на помешанную, а ведь я вам самого главного еще не рассказала...
- Неужели еще что-то было? - опешила я.
- Да, - просто ответила она, - все главное началось как раз после этих злополучных нунчаков. Раньше ведь я не обращала внимания на то, что и где лежит в его комнате, а тут невольно начала приглядываться. Сначала пропала его ручка. Была у него такая, набранная из разноцветных пластмассовых колечек, он ее сам когда-то сделал, еще в школе. И она все время у него на полке рядом с тетрадями и блокнотами лежала. На работу он ее не брал, потому что уж больно она несолидная, а дома все время ею пользовался. И вот пропала недели две назад. Я все обыскала - нету. К отцу - он говорит, что вообще туда не заходил, в общем, мистика, да и только. Грешным делом начала на Диму думать, но спросить постеснялась - он у нас строгий, да и нервничает много в последнее время, после того, как Леша пропал. Но уверена, что он эту ручку не брал, потому как терпеть ее не мог и все время Лешу ругал, что, мол, у того еще детство из головы не выветрилось, игрушками балуется. А потом отец у него все же спросил, как бы между прочим, дескать, помнишь Лешину ручку? Тот сказал, что, естественно, помнит и что видел ее недавно в Лещиной комнате на полке.
- Может, завалилась куда? - предположила я, обдумывая услышанное.
С укоризной взглянув на меня, Ангелина Степановна ничего не ответила и стала наливать себе кипяток. Затем добавила в чашку заварки, сахару и стала задумчиво помешивать чай маленькой мельхиоровой ложечкой.
- Вместе с ручкой тогда еще и один блокнот пропал, с зеленой корочкой. Они там стопочкой на полке лежат, все разноцветные. Я их сама складывала, каждый протерла, по цветам подобрала, чтобы красиво лежали, и точно запомнила, что зеленый был только один. Все по два, а этот один - до пары не хватало...
- А что в блокноте было?
- Не знаю, я в них не заглядывала никогда. Но, на-' верное, ничего важного, ведь когда из милиции приходили, они все его вещи просматривали, искали какие-нибудь зацепки, но не нашли и ничего не взяли.
- А что еще пропало?
- Кисточка...
Очередная сушка застыла у моего рта, и я сипло переспросила:
- Какая кисточка?
- Обыкновенная, - пожала она плечами, - которой рисуют. Большая такая. Они у него все в специальной коробке лежат, каждая в своем гнезде, а вот этой теперь нет. Но была... по-моему.
- А Леша разве рисовал? - удивилась я.
- Да, он очень хорошо рисовал, - женщина грустно улыбнулась. - Но так, чисто для себя. В школе в изостудию ходил, хотел в художественное училище поступать, но брат его отговорил, сказал, что сначала нужно в жизни укрепиться, денег заработать, а потом уже и рисовать в свое удовольствие. И Леша стал помогать ему в делах.
- А можно взглянуть на его рисунки?
Ангелина Степановна встала и провела меня в Лешину комнату, оказавшуюся совсем маленькой. Там почти впритык друг к другу помещались небольшая кровать, у окна стол-бюро с единственным стулом и шкаф для одежды у двери. На ковре над кроватью в простых деревянных рамках висели две маленькие картины - пейзажи, исполненные акварелью, причем довольно неплохие. На стене еще висели забитые аккуратно расставленными книгами полки. Из-за шкафа выглядывал сложенный мольберт.
- Вот здесь он и прожил всю свою жизнь. - Она обвела взглядом комнатушку. - Тесновато, правда, но ему нравилось. И рисовал он здесь. Расставлял мольберт у окна и просиживал иногда часами. Мы ему не мешали.
- Это он написал? - кивнула я на картины.
- Да, еще в школе. Погодите-ка...
Она выдвинула нижний ящик шкафа, вытащила большую картонную папку красного цвета с белыми завязками и положила на стол.
- Здесь все его рисунки. Большинство он выбросывал, а те, что нравились, оставлял. Смотрите, если хотите, а я пойду со стола уберу, не буду вам мешать;
Я уже все видела...
Она вышла, прикрыв за собою дверь, а я развязала папку, открыла и стала рассматривать сделанные на больших листах рисунки. Сначала шли какие-то незнакомые городские пейзажи, все больше в светлых тонах, с ярко раскрашенными домами и деревьями, словно автор хотел слегка приукрасить окружавшую его серую обыденность. Затем пошли портреты, сначала карандашные наброски, а потом уже сделанные в красках. Лица, в основном женские, были мне незнакомы, и я, мельком просматривая, откладывала рисунки в сторону. Уже почти дойдя до конца и потеряв надежду что-нибудь отыскать, я отложила очередной лист и увидела Дену. Полностью обнаженная, положив голову на руку, она лежала на своей кровати с нарисованным балдахином и с усмешкой смотрела на меня. В уголке картины черным карандашом было небрежно написано: "Лена Чернова". Что-то перевернулось у меня внутри, сердце от волнения забилось, я внимательно всмотрелась в лицо девушки, пытаясь понять чувства художника, над которым так откровенно насмехается натурщица, но так и не смогла убедить себя, что это может послужить поводом для убийства. Хотя кто их знает, этих добреньких мальчиков... В тихом омуте, как говорится, черти водятся...