Дата сообщения: Тертая тетка Тысяча пересчитывала свои крыши и крыши, и каждую набирала — с нового абзаца снега и времени, с бордовой, то есть с красной строки заката, а может, раскладывала на просушку страницы книг, писем, рапортов, но скорее — на отбеливание… Да храни их библиотека — или тот неузнанный, погруженный в багрянцы светилен, уже садящихся в коптильни, тот размашистый, кто проходит метель эспланады, перелистывая семь саванов ее чистоты или семь коверкотов сна, или семь башмаков на оттаявшей под стеной полосе, и охотно превращаются в голубей, вобравших все свои выпуклости — в перья тьмы, дабы не истаяла, и заношены, не исключено, на воздушных трассах.
К дальним колоколам пристраивались — бой курантов, трезвон трамвая, и крик надсадной вороны, и визгливый скребок, неутомимо крошащий с асфальта лед.
Некто размашистый, в наметенном нарукавнике-налокотнике, раскрывал форзац перехода, снежную тропу в весну — и метил ее замерзшими ягодами боярышника и рябины…
СПЛОШНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Сразу от подъезда налево — вдоль двора, затем направо, еще раз налево — вдоль другого двора, опять направо — и дальше только вперед и вверх.
Сплошные приключения на этом маршруте, хотя разверстан — на полшляпы: от привознесшегося фаса котелка или треуголки — до потускневшего, и не особенно превратен, но и не взвешен: затеян — обыкновением и правится шутами двора, тряхнувшими из невидимой части колпака — или прямо из подсознания — квадратные чаши и пирожки с песком или ворота-насос, чтоб качали подвешенное на цепи седло и вечно входящих… вносимых — на стульчаке, плюс напутствие случая на лапе куста: малютка-перчатка с разноцветными пальцами… Эта плетущая повороты дорога выводит меня из предвзятого внутреннего мира — на понтоны, плоты и плошки неопровергнутого: расплывшаяся армада, заплескавшая — три линии обстоятельств, и материалы и формы, но кое-что смывшая… кое-какие связующие звенья.
Утренняя сторона — исход, повелительные ароматы пекарен, пеклеванные и тминные хлебы зари, сошедшие — в золотые эллипсы, параллелепипеды, воронки и жаворонки, и ныряют — в кошелки и в торбы, и в семейные тайны — каменные нагромождения на десять уровней в высь, перебиты стеклянными заплатами, лубком или индюшачьим галстуком герани и мелькающими над шестым и восьмым парапетом спицами, вяжущими велосипедное колесо…
Вечерняя сторона — возвращение блудных к себе, блудодеям: подоблачные деревья и в перескок за ними — Палкин, Малкин и Залкинд, или кизильник, чапыжник и шаромыжник, иногда приводятся в категориях света и тьмы и запираются — в снежные балахоны непорочных, а чуть сойдешь с прямой — и уже протаяли до обуглившийся основы, возопившей — в сотни труб, ибо каждому вдули — сто плетей самоволки, и пока в досягаемости фантомных, в волеизъявлении шутовства, надуваются и тучнеют прихлопами любвеобильного лета, и вверзаются юзом в письмоносцы и в гномоны.
В открытиях балующего по кущам ветреного зигзага ставят дальним петитом — отуманенный флигель, впрочем, несколько раз мне приоткрывался на отливе — иной пересменок: рассеянный сад.
На ближней полосе — артистичные росчерки лип и кленов, отлынивающих от вертикали, изнемогших под своими бумажными грузами: анонсами и приглашениями на летние празднества, билетами на те и эти аттракционы и визами — все новым проходящим… О докуки! Чтоб не канул никто из массовой сцены, неустанно потакать — присутствию списочных: запускать перекличку адресантов и адресатов и, докатившись до последних, в страхе ретироваться к первым и, чтобы не развиднелись, окручивать — свежими подробностями… пока не совьются в кого-то незваных, и правая сторона рассекретится, но никак не затвердит, чем высластить даль за растущей рекой скомканных писем и поднятой в крону решеткой: предъявить стенопись, помнившийся флигель — или сад.
Кстати, этот расклад событий — правый лишь в гурьбе утренников, а под сумраком выйдет — левым, и ориентиры тех и этих суммируются и вложат друг в друга начетничество падений — и перепадов, и десять каменных параллелей горячей жизни засыплют просветы в деревьях, а стволы прорастут сквозь стены.