— К полым рыбам приплетены такие же пустейшие вкусы, — отмечал Гранд. — Лучше б вложили в пустую грудь этих приплывших — что-то духоподъемное… каракатиц, мидий, клубнику. Порубили б лягушек пожирней… А сюда постругали бы осьминога или морских коньков… морскую корову — и присолили улитками…
— Джонки дыни или луны? Малая верфь кормежки — невнятица и распутица! — морщился Гранд, но, не сбросив с себя все обороты, тоже срывался в неглубокие прогулки и жевал и глотал малую — на подскоке.
— Ныне здесь — свинокомплекс, но мы еще помним наш натюрморт — в перинатальном периоде, — мечтательно говорил Морис.
— Вашей жареной куропатке не хватает резкости… радикализма, скандальности, — на ходу определял Гранд и нетерпеливо прокручивал на себе бейсболку — козырьком вперед, и не успевал остановить ее, и козырек вновь упархивал к лесу.
— Это не куропатка, а зеленый фазан. Ей… то есть ему не хватает палитры и гендерного самоопределения, — возражал Морис. — К сожалению, мы не знаем доподлинно, из чего она… он сделан и к чему отсылает.
— К крысам, бродячим хорькам и белкам, — подсказывал Гранд. — А вот пудинг творожный, с изюмом, с цукатами я заверну к моей собаке. Хотя бы она одобрит. Гости покидают пир и трясут из хозяев — кости для домашнего зверинца. Это свято! — и Гранд стряхивал остаток пудинга в искушения святого Антония, налитые копытцем или белым наливом грудным, и выставлял на яр.
— Ваша собака сопровождает вас в пути? — предполагал Морис и, поеживаясь, оглядывался, опасаясь встретить — подкравшегося, оскалившегося вурдалака. — Надеюсь, она с новой силой будет хватать вырывающихся вперед… Но лучше отползайте к рыбе. Мы почти уверены, что она — рыба. Минимум альтернативных версий, и за — ее красноречивое молчание.
— Что ни есть, у меня с крючка не соскочит! Бери, где дают, советовала моя бабушка.
— Мне кажется, я встречал вашу бабушку! — сообщал Морис и набарабанивался из багровой реки отчаяния. — Не далее как третьего дня Создатель выслал навстречу мне — праведников… не помню, одного или одну… или меньше. Пропитанный хмелем мужлан и с такой же неотесанной женушкой вели по улице — прелестную незнакомку, аристократически хрупкую, сапфирно-бледную, лицо ее пересекали очки карандашной узости и воспарившие над ними арки бровей… то ли внезапная немощь стреножила красотку, то ли из старых мехов ея выдувало старое… и вернее сказать: дуэт прохвостов волокли несчастную, как краденый подойник, и всем классовым нутром презирали споткнувшуюся, так что не церемонились, поторапливали кулаком в спину и, подхватив скользнувшее с красавицы шелковое кашне, запихивали ей в лицо и подтыкали бранью…
— Бегун, остановившийся столь впопад, хорошо владеет своим телом. У вас, конечно, нет соперников — на расстоянии удара? — спрашивала Глория и отважнее любой сестры милосердия выносила с баррикад — подбитых борцов за свободу, и заботливо укладывала у себя на столе: чистый ангел Флоренс Найтингейл… точнее, вырезала фигуры маникюрными ножницами — из картонной салатницы.
— Впрочем, лучше поведать историю, командировавшую мимо меня — сразу двух праведников, — говорил Морис. — Старинные простолюдины-супруги, не покладающие рук, натрудившие их — в размах гири, влекли по безостановочной улице — падшую барыню в очочках… вернее, падающую, то ли принявшую не свою, но чужую меру, то ли столкнувшую крепость духа — за нетвердость походки. И как остро двое, не считающие ни труды, ни время, всем существом превосходили красотку в великодушии и благородстве!
— Которая из шести — моя бабушка? — интересовался Гранд.
— Цифры плавающие, — уклончиво отвечал Морис.
— С ними взломанный циферблат! Взломан и тоже вычерпан большой ложкой — до минуты, до горчайшей! — так в вострубившем телефоне Глории трубил глас скорбящий. — Неужели так и пасутся в натюрморте? — спрашивал Сикст. — Или старый завсегдатай порносайтов влип в компьютер по самое не могу — и ни туда, ни назад?
— Как только я уточню данные и сверю реквизиты, я вам сразу перезвоню, — отвечала Глория.
Сикст трубящий, желающий насытиться из священных посуд, уговоренных в сервиз «Глория», подхватывал:
— Когда я заслушаю рацпредложения от обитателей всего нашего диспансера и запрошу чертежи… Скажи непробиваемым, я крайне удручен их желанием — не исчезать, — говорил Сикст. — Гони их в шею! Готов помочь — деньгами, оружием, взрывчаткой. Конечно, хочется без садизма, но — как пойдет… Кстати, у нас тут где-то бродит палач.