Насмешливый голос надсмотрщика прозвучал на весь корабль:
— Что, вернуться хочешь назад, кривичанин? Как баба, заплачешь сейчас, а?
Гребцы захихикали. Алекса стиснул зубы и заработал веслом. И поплыли назад, безвозвратно поплыли родные просторы, и исчезла с глаз девочка в белой сорочке, а вокруг — чужие, насмешливые лица, и смуглый надсмотрщик скалит страшные, как у волка, клыки да все насмехается:
— Вы, кривичи, очень уж привязаны к бабским подолам. У вас баба хозяйка в хате. Аль не так? Она у вас скоро оружие в руки возьмет, а вы за нее будете прятаться.
— В Полоцке ты не осмелился бы так вякнуть, а тут, когда я один, скулишь такое? Давай биться чем хочешь — мечом, топором, кулаками, я покажу тебе, подлая собака, что такое полочанин! — крикнул Алекса и привстал, чтобы броситься на надсмотрщика.
Однако сзади его взял за плечо высокий русый хлопец с рыжими бровями и белой, вроде молочной, кожей, шепнул:
— Не задирайся с ним. Он и правда подлый, и ежели хочешь живым уйти отсюда, молчи.
Сел Алекса, схватился снова за весло. Надсмотрщик довольно засмеялся, хотел вновь огреть его плетью, однако встретил пристальный, бешенством налитый взгляд, удержался, щелкнул плетью по палубе.
Когда гребцов сменили и Алекса, пошатываясь, вместе с изнуренными за день людьми спустился вниз, чтобы поесть и немного поспать, русый хлопец снова подошел к нему, ударил по плечу:
— А ты разумный хлопец. Сразу послушался. Другой бросился бы, и добром бы это не кончилось. Но оно и так тебе тут — конец.
— Почему?
— Ты же вольный человек, полочанин?
— Вольный. И я, и деды мои всегда были вольными.
— Так почему в рабы нанялся?
— Это пока. Вот доберусь до Понтийского моря, оттуда мой путь дальше.
— Ты сделал в своем Полоцке что-то такое, что тебе нужно удирать аж за море Русов?
— Я ничего не сделал. Не убивал, не грабил. У меня своя нужда.
— Какая бы ни была у тебя нужда, дальше Итиля ты сам не поедешь. Разве только повезут.
Им бросили в миски вареного проса и немного жира и повели спать — в темном углу были расстелены грязные тюфяки.
Алекса продолжил разговор, когда улеглись:
— Почему ты так сказал? Почему я не поеду сам?
— Потому что тебя хотят оставить тут рабом. Я сам слышал, как Хасан говорил начальнику каравана, что за тебя можно взять немало. Ты же воин, к тому же молодой и здоровый.
— Я заплатил им за то, что они взяли меня на корабль. А работаю за харчи, которые у нас не станет есть и собака. И они, как ненасытные волки, хотят забрать у меня свободу?
Алекса сжал кулаки, лицо его потемнело. Но белокожий человек не отставал:
— Если ты думаешь, что завтра или даже теперь ты сможешь отсюда уйти, то ошибаешься. За нами, гребцами, установлен хороший надзор. Думаешь, мы, рабы, не хотим отсюда сбежать или освободиться?
— Но я же воин!
— Думаешь, я пас коров на родине? Я из племени аланов[44] и тоже был воем, но меня схватили и пленили, и вот четвертый год я не могу освободиться, хоть мечтаю об этом с первой минуты. Я был на родине не просто воем, а начальником отряда, да только младший брат, который хотел встать на мое место, тайно сказал лазутчику, как и куда пойдет отряд, и меня захватили врасплох, опутали сеткой. Мне даже не смог помочь меч, который достался от прадеда! За этот меч я мог бы отдать все, что имел, еще тогда, когда было чем владеть. Его забрали себе победители. А я стал гребцом и сижу с настоящими рабами, которые только и думают о том, чтобы пожрать да завалиться спать!
— Вы что там шепчетесь? — подошел к ним одноглазый приземистый стражник, ударил копьем о пол. — Спать, и чтобы больше ни слова не было слышно!
Все смолкло. Алекса лежал с закрытыми глазами, обдумывая то, что услышал от хлопца. Значит, его хотят продать в рабство на рынке, продать, как скотину, чтобы какой-то толстый торговец ощупывал его плечи, заглядывал в рот, пересчитывая зубы! Нет, этому не бывать! Он прошептал тихо, повернувшись к хлопцу, лежащему рядом:
— Как же хоть звать тебя?
— Бибо.
— Откуда ты? Где это племя — аланы?
— Я — горец. Там, где горы дотрагиваются до неба, моя родина. Однако я давно не видел гор, не видел родины. Спи, полочанин, завтра поговорим еще, а то и так мне разбередил душу…