— Ошибаешься, я правда люблю тебя.
— Нет еще. Но обязательно полюбишь.
— Что ж, на том и сойдемся, — усмехнулся Джулиан. — Ну, до свидания, родная. Береги себя. Скоро получишь от меня весточку.
— Прощай, любимый. Моя бесценная любовь.
Он поцеловал мне руку и отпустил.
— Благослови тебя Господь, — прошептала я.
Кивнув, Джулиан напоследок твердо и уверенно посмотрел на меня, потом развернулся на каблуках и стал решительно, не оглядываясь пробиваться сквозь толпу к поезду.
Когда вагоны, тронувшись, поплыли вдоль платформы, я стала отчаянно вглядываться в окна, однако в этом скоплении одинаковых в армейской форме рук, энергично махающих на прощанье, и похожих голов в фуражках он словно сделался невидим.
Вечером у меня начались страшные спазмы, и к утру я потеряла наше дитя.
Открытки от Джулиана я так никогда и не получила.
ГЛАВА 29
Спустя неделю я стояла, вдыхая солоновато-влажный запах моря, на оживленной пристани в Гаврском порту, большей частью окруженная солдатами в хаки и сестрами милосердия в сине-белом одеянии. Казалось, целый мир сейчас вырядился в ту или иную форму.
Я до сих пор сама не очень понимала, как смогла сюда попасть: последние несколько дней промелькнули для меня словно в размытом мареве кошмара. Каким-то образом я продолжала существовать, машинально отправляя еду в рот и так же машинально одеваясь, продолжала дышать и даже урывками спать.
Нашла свою записку Джулиану — видимо, своими проворными пальцами он сунул мне ее обратно в карман, отвлекая меня последним поцелуем.
Выждав четыре дня после отъезда Джулиана — чтобы знать наверняка, чтобы абсолютно точно убедиться, что его здесь больше нет, — сходила в пароходное агентство и купила билет в каюту второго класса до Нью-Йорка, прекрасно понимая, что я не могу ни остаться во Франции, ни отправиться к семье Джулиана, и зная, что моей родиной все-таки является Америка, хотя и почти веком позже.
Отправила на почте письмо, начертанное мною по пути к Гавру, в котором скрупулезно выбирала каждое слово, не будучи до конца уверена, что мне вообще стоит его писать:
«Прошу Вас, не скорбите, не сокрушайтесь по Джулиану. Живой и здравствующий, он перенесся из этого кошмара военной поры в совсем иное время и место, где сумел оправдать все свои юношеские надежды, сделавшись самым замечательным и достойным человеком, какой только ступал по этой земле; где единственное, что омрачает его жизнь, — это осознание того, что Вам довелось по нему горевать; где, кроме всего прочего, он горячо и пылко любим, так, как никогда не был любим ни один мужчина в мире, мною,
На конверте с письмом я написала адрес: «Виконтессе Честертон. Саутфилд. Англия».
Целый день я совершенно беспристрастно пыталась решить, стоит ли мне жить дальше, не лучше просто покончить с собой. В том смысле, что я осталась одна, почти без средств к существованию в самый разгар Первой мировой войны, когда впереди не сулилось ничего, кроме «испанки», сумасшедшей гиперинфляции и Гитлера в недалекой перспективе. В чем был смысл моего нынешнего существования — когда со мной не стало ни Джулиана, ни нашего будущего ребенка? Когда всё, что я знала и любила, все, кто был мне дорог, еще попросту не явились на свет? Конечно, есть небольшой шанс, что Холландер по доброте душевной попытается вернуть меня назад. Но ведь в том мире тоже не будет Джулиана! Я сделаюсь его вдовой, скорбящей миссис Лоуренс, и буду жить в окружении осязаемых напоминаний о нем, день за днем потихоньку умирая в своем доме на Манхэттене. Постепенно превращаясь в затворившуюся от всего мира богатую кошатницу. Только и всего…
Но ведь Джулиан был бы вне себя от ярости, узнав, что я покончила с собой. Это было бы как раз презираемое им всей душой самопотворство, смахивавшее на поведение Гамильтона, — и полная противоположность тому, что он так любил и ценил во мне. Ведь он-то в минуты глубокого отчаяния все же не бросился с моста! Он сделал все, чтобы преуспеть в жизни. Конечно же, он знал, что рано или поздно меня встретит, но перспектива этой встречи в первые годы казалась еще такой далекой и туманной.
А значит, мне предстояло существовать дальше, найти себя в этой жизни. Попытаться как-то применить на пользу себя и свои знания. Возможно, двадцатые годы я проведу на Уолл-стрит, накапливая кругленькое состояние, а затем, в годы Великой депрессии и следующей войны, пущу его на пособия для безработных. Чем-то же надо занять мозги. В чем-то обрести смысл жизни. Чем-то возместить то, что ради дурацкой надуманной миссии покинула поверженное тело Джулиана, оставив лишь Холландера да Эндрю Поулсона проводить его на вечный покой, отстояв у его гроба.