— Все это наяву, — сказала я себе, и откуда-то из самой затаенной глубины моего существа начал разливаться по душе теплый, сияющий, радостный свет.
Открывая дверь, я была готова к тому, что Джулиана уже не окажется, однако он, живой и бодрый, стоял у стола в белой хлопковой футболке и голубых в полосочку пижамных штанах, разговаривая по телефону. Взглянув на меня, он улыбнулся, подняв бровь, протянул мне руку, и я тут же за нее ухватилась.
— Да, и как можно скорее, пожалуйста, — сказал он в телефон. — Большое спасибо.
Повесив трубку, он обвил меня освободившейся рукой.
— Заказал тебе маленький завтрак. Тебе получше?
— Я потеряла нашего ребенка, — неожиданно для себя сказала я, уткнувшись ему в футболку. Свет, только засиявший в моей душе, разом померк.
— Родная моя… — ощутила я его губы на макушке. — Милая, я знаю. Понял, когда тебя переодевал… Мне ужасно жаль, я… Но ты-то сама в порядке? Я подумывал вызвать тебе врача, но ты как будто была достаточно здорова, и мне не хотелось, чтобы кто-то тебя разбудил…
— Нет, я в порядке. Это случилось неделю назад. В ночь после твоего отъезда. — Глаза защипало от набегающих слез, и я прижалась лицом к его груди.
— Милая моя, родная, я страшно сожалею… Присядь со мной.
Джулиан потянул меня к огромному, с «крыльями», креслу и, усадив меня к себе на колени, крепко прижал к груди. Тепло его тела разлилось по мне, словно целебный бальзам. После недавнего перемещения во времени все тело, каждая косточка у меня ныли от его мощной всасывающей силы, как будто меня донельзя вытянули, всю выкрутили и наконец отпустили.
— Прости, — прошептала я, — я не знаю, почему… Сейчас я так счастлива, вся наполнена радостью и облегчением, что все позади… Но я любила его, Джулиан, это наше крохотное неродившееся дитя, и…
Джулиан еще крепче прижал меня левой рукой и с горячей нежностью заговорил:
— Милая моя, я знаю, знаю. Я тоже его очень любил. — Он прижался губами к моим волосам. — Бедная моя Кейт. Что же я с тобою сделал… Я сам во всем виноват, оставив тебя там…
— Я все уже поняла. — Я плотно прижалась щекой к его груди, всем телом приникнув к нему, словно пыталась просочиться в него, став частью его плоти. — Я отпустила тебя. Как только я увидела, что выгравировано на кольце, то сразу все поняла. Что я ничего не смогу поделать, что все произойдет именно так, как должно произойти, и что я все равно не смогу — да и не вправе — играть в Господа Бога. Поэтому я просто тебя отпустила, Так что ты не виноват, все случилось с моего позволения.
— Меня это все равно не извиняет, любовь моя, и все двенадцать лет я мучительно терзался этим, ожидая тебя и не имея ни малейшего представления, когда и где тебя найду. Я отчаянно тосковал по тебе — и, однажды тебя встретив, понял наконец, какой я все-таки бессовестный эгоистичный негодяй. И лучшее, что я могу для тебя сделать, — это убраться подальше, не допустив, чтобы все это случилось.
— Джулиан, какой ты дурачок, — прошептала я, боясь, что у меня сорвется голос, если стану говорить в полную силу. — Самое худшее на свете — это никогда не узнать тебя.
Он ласково погладил пальцами мне щеку:
— Ты не понимаешь, Кейт, совсем не понимаешь… В первые месяцы, что я здесь оказался, я все разыскивал тебя, пытаясь выяснить, что с тобою сталось. Я чуть с ума не сходил, не зная, удалось ли тебе выжить. Не зная, куда ты отправилась, что предприняла. Совершенно ясно, что ты не поехала к моим родителям. В то же время я не думал, что ты осталась во Франции, и потому принялся изучать судовые записи тех лет, проглядывая списки пассажиров, хотя и не знал толком, под каким именем тебя искать. Ты же ни разу не обмолвилась о своей девичьей фамилии. Наконец, однажды я наткнулся на имя Кэтрин Эшфорд, листая судовую книгу лайнера «Коламбия», отправлявшегося из Гавра в Нью-Йорк 2 апреля 1916 года. — Он помолчал. — Вторым классом, дорогая! С ума сойти! Я полагал, жемчуга обеспечат нечто более достойное.
— Я не смогла их продать. Это же был твой свадебный подарок.
— Кейт, господи, ну зачем, по-твоему, я надел их на тебя?! Зачем, бога ради, я навязывал тебе все эти украшения? Ведь я же знал прекрасно, моя радость, что ты не любишь обвешиваться драгоценностями. Что, нацепив все это, ты чувствуешь себя разряженной куклой. Но ведь я должен был убедиться, что, случись что, у тебя будут какие-то средства к существованию. Средства, которые у тебя всегда окажутся при себе. На всякий случай.