Она наклонилась к сундуку, который стоял здесь же, в углу тёмной комнаты. Открыв его, и пошарив внутри, Ульяна достала ожерелье.
В сарафане был вырез — на её бледной груди, меж двумя толстыми русыми косами, лежал золотой крестик, спускаясь цепочками с шеи. Он ласково приподымался при каждом вздохе.
Она аккуратно просунула свою голову в ожерелье — кружок нанизанных на нить больших бирюзовых бусин, и опустила гремящие шарики на шею. На грудь, поверх крестика, улеглась здоровая бело-желтая фигурка. На молодца глядел вытянутый костяной истукан, покрытый угловатым узорчиком — его рот, и глаза были кроваво-красными. Казалось, он улыбался.
Иван протянул к фигурке руку, и взял её пальцами, прислонив их к горячей груди. Он ощутил сильные удары — где-то внутри колотилось беспокойное сердце.
— Красиво! Резьба очень искусная, — молодец спокойно улыбнулся.
Он смотрел в её большие зелёные глаза. Она тихо смотрела в его лицо. Голубые очи Ивана были чуть завешены длинными локонами, поблёскивавшими в свете огонька. Они просидели ещё долго. Тишину ночи обрывало только их тяжкое дыхание, доносящиеся издали крики гостей, и шелест дождя за стеной терема.
Прогремел гром, свет молнии на мгновение мелькнул из окошка. В тусклом пламени свечи, в углу, виднелась икона. Архангел Михаил на тёмно-золотистом фоне угрожающе взмахнул мечом. Под его ногами валялся, сопротивляясь, когтистый чёрный дьявол. Положив голову на плечо Ивану, девушка рассказывала дальше:
— По тундре безлесой, рыщут люди мохнатые — с головами как у диких псов. Когда охотники на ночлег встают и спать ложатся, то они из тайги выбегают — и на спящих бросаются, и разгрызают их на части! Из озера Зелёного, по речке, в море идут рыбы, а у этих рыб руки растут человеческие! Когда кораблик по морю плывёт — они руками своими за края палубы цепляются — перевернуть его хотят, чтоб людей на дно отправить — и сожрать! А самоедов эти звери не трогают! Только христиан православных! Если сможешь избегнуть этих чудищ — приплывёшь в град чудесный. Он стоит на высоком холме — стеною крепкой обнесён, а оттуда крест вздымается! Святая Троица этот город злым силам не даёт в обиду. Но, говорят, ежели прогневишь златую бабу самоедскую… то погибнет город. Приведёт она всех своих чудовищ, всех сыновей своих под стены города — и православным конец настанет!
— Ульяна, Господь — всех людей, и всех тварей этого мира, и сам мир, создал. Поверь, не сможет никакая баба золотая поперёк Его воли идти, и никакие чудища не смогут. Всех чудищ Бог рассеет, если захочет! Но если обидят Его христиане — тогда предаст их в лапы недругов.
…
Иван лежал на лавке, в отведённой для него комнате усадьбы, в полной темноте. Положивши руки за голову, он опёрся затылком о бревно стены. За окном шумел ливень, раздавался грохот.
Ему было хорошо. Улыбаясь, он думал о всех случившихся моментах, от этих мыслей становилось спокойно и радостно, по всей груди разливалось приятное пламя.
Снаружи, сквозь шелест дождя, послышался какой-то стук. Кажется, по грязи стучали копыта, и колёса телеги. Неразборчиво звучала речь. Переговаривались двое, но понять что-либо из их слов молодцу было не под силу:
— …уонт ту гэт аут оф зис факин фроузн хоул!
— Энд бэк ту Йорк?
— Оф коз!
— Ту зэт… скаттиш тавэн дамзл? Фром щин-эй паб, даун зэ байю?
— Йэа… ю ноу, ай толд ю… щи сингз лайк эн эйнджел! Кисс ми хард бэфо ю го-оу… Саммэтайм са-аднэсс…
— Оу май Гад!
— Даун он зэ уэст коуст…
Голоса незнакомцев растворились в шуме ливня.
Иван закрыл глаза, но спать не хотелось — в голове роились мысли. Где-то за дверью зазвучали шаги. Дверь отворилась. Вошедший воскликнул:
— Не спишь, Ваня?
Молодец открыл глаза:
— Нет, Степан. А что?
— Поговорить с тобой хочу.
Иван поднялся с лавки. Он подошёл к столу, и зажёг свечи. Рыжебородый купец уселся рядом, возле стола:
— Я прошу тебя… записать кое-что. Ладно?
— Конечно! — улыбаясь, ответил молодец, и стал доставать бумагу из лежавшей неподалёку сумки. Наконец, он обмакнул перо в чернильницу.
Степан увлечённо рассказывал ему историю. Из-под пера молодого книжника возникала строка: