Конец 1989 года был отмечен еще более значительной смертью. Горбачев восхищался Сахаровым, но ему нелегко было с ним ладить. Сахаров был слишком независимым, слишком мало считался с правилами разумной политики и был склонен сводить сложные тактические вопросы к простым моральным истинам. На Съезде народных депутатов между ними постоянно происходили столкновения. 14 декабря 1989 года, грубо используя свое право председателя, Горбачев запретил Сахарову высказаться по поводу монополии коммунистической партии, вытекавшей из статьи 6-й Конституции. Но Сахаров не собирался сдаваться. Последнее, что он сказал в ту ночь перед тем, как лечь спать, было: «Завтра будет бой». Утром жена нашла его мертвым: он умер от сердечного приступа во сне.
Три дня спустя его тело было выставлено для прощания в громадном «Дворце молодежи» на Комсомольском проспекте. Это было политическое событие, а также повод для выражения народных чувств, подобных тем, что сопровождали когда-то похороны Льва Толстого. Ближайшие станции метро были закрыты, как это делается всегда, когда власти надеются таким способом помешать людям собираться без официального разрешения. На соседних улицах в автобусах находилось большое количество войск, готовых приступить к действиям, если что-нибудь пойдет не так. Люди, пришедшие на прощание, — их было, пожалуй, около 250 тысяч, — выстроились в километровую очередь на 20-градусном морозе, чтобы отдать последний долг умершему. Внутри здания квартет имени Бородина исполнял камерную музыку, как это бывало на похоронах каждого генерального секретаря коммунистической партии после смерти Сталина. Московская интеллигенция поочередно стояла в почетном карауле. Губенко, актер театра на Таганке, который был теперь министром культуры, сидел на сцене. Пока мы наблюдали за происходящим, какая-то пожилая женщина начала кричать: «Они убили его — диктатура и узурпаторы». Ее тихонечко увели. Группа молодых людей была одета в национальные украинские костюмы; их шапки обвивали ленты с надписью «Чернобыль!». У других были нарукавные повязки с перечеркнутой цифрой 6, что означало: долой 6-ю статью Конституции и монополию коммунистической партии — за это Сахаров боролся в день смерти.
Когда мы встали утром в день похорон, мы услышали по Би-би-си первые сообщения о беспорядках и демонстрациях в Румынии. Сильнейший мороз, стоявший накануне, сменился серой слякотью с густым туманом. Джилл и я вместе с детьми два часа ждали в Лужниках прибытия траурного кортежа. Были группы людей с плакатами, на которых была изображена символическая цифра 6, группы с русским Андреевским флагом и люди с плакатами, на которых было написано: «Простите нас! Мы должны были поддержать вас в 1980-м!». (Тогда Сахаров был отправлен в ссылку в Горький.) Между тем, добродушно настроенная толпа все время увеличивалась. Молодые милиционеры, окружавшие толпу, очевидно, не получив никакой команды, не знали, как себя вести. Толпа же бесцельно колыхалась, и мы боялись, что кто-нибудь может поскользнуться и упасть на покрытую слякотью землю; начнется паника, а значит, возможны и жертвы. С огромным трудом удалось расчистить проход, чтобы пронести гроб к трибуне. Вдова Сахарова Елена Боннэр взяла микрофон и прокричала: «Вы несете плакаты с надписью: «Мудрость, Честь, Совесть». Почему бы вам самим не проявить чуточку мудрости, чести и совести вместо того, чтобы беспорядочно толпиться, как животные. Вспомните всех тех, кто был задавлен насмерть на похоронах Сталина в 1953 году». Это прозвучало зловеще.
Первым говорил академик Лихачев, единственный человек в России, который пользовался частью того уважения, которое народ питал к Сахарову. Он назвал Сахарова одним из лучших представителей русской интеллигенции (с ударением на слове «русской») и сравнил его с Толстым, еще одним борцом за справедливость. Евтушенко прочитал напыщенное стихотворение, в котором было много самолюбования. Собчак напомнил о том, что Сахаров умер в годовщину восстания декабристов, первого либерального восстания против царизма. Юрий Афанасьев призвал всех бороться, как боролся Сахаров, против статьи 6 и за создание настоящей демократической оппозиции. После этого гроб с телом понесли под звуки «Адажио» Альбинони, любимого музыкального произведения Сахарова. Когда мы уходили, нас узнала маленькая женщина в красном берете. Ее звали Елена, и она предложила познакомить нас с Даниэлем Митлянским, скульптором, который снял с Сахарова посмертную маску. Она сдержала слово, скульптор подарил нам копию маски.