Таким образом, к середине января 1991 года Горбачев расставил по местам всех тех людей, которые семь месяцев спустя его предали.
В конце 1990 года на территории Латвии произошло несколько небольших взрывов. Власти возлагали вину за них на националистов, я же считал, что с такой же вероятностью это могла быть провокация советских спецслужб или местных русских. В день Нового года мой итальянский коллега сказал мне, что после разговоров с Черняевым и другими один итальянский коммунист, прибывший в Москву погостить, пришел к заключению, что русские воспользуются предстоящей войной в Персидском заливе как прикрытием для своих действий в прибалтийских республиках, точно так же, как они использовали Суэцкий кризис, чтобы замаскировать свое нападение на Будапешт в ноябре 1956 года. Я отнесся к этому скептически. Горбачев публично поддержал американцев в вопросе по Ираку. Репрессии в Прибалтике нанесли бы серьезный урон его репутации за границей и внутри страны. Я полагал, что он будет противиться нажиму тех, кто требует поддерживать порядок силой. Я ошибался.
2 января 1991 года войска Министерства внутренних дел заняли помещения государственных издательств в Риге и Вильнюсе. На следующий день я посетил Черняева. Он притворялся, что верит официальной версии. Но как не раз делал это и в прошлом, он заявил, что прибалты в конце концов неизбежно выйдут из Союза. Он категорически настаивал на том, что Горбачев не прибегнет к силе. Я предупредил его о серьезных последствиях, которые имело бы применение силы для отношений Советского Союза с Западом. Спустя несколько дней в Лондоне Дуглас Херд спросил меня, что нам придется делать, если в Прибалтике будут применены репрессии. Я напомнил ему, что в прошлом году мы согласились с утверждением Советов о том, что кровавое вмешательство армии в Баку предотвратило еще более серьезное насилие. Однако при этом мы ясно дали понять, что не согласимся с подавлением демократических свобод и прав человека. Взрывы в Латвии похожи на сознательную провокацию. Если будет применена сила, нам придется высказать свое мнение по этому поводу. И все-таки провал перестройки не является неизбежным. Не надо допускать, чтобы отдельные инциденты, будь то положительные или отрицательные, оказывали на нас слишком большое влияние. Когда я покидал Форин Оффис, уже начали поступать сообщения о гораздо более серьезном событии. Советские десантные войска вступают в Латвию и Литву, «чтобы произвести облаву на лиц, уклоняющихся от призыва», — весьма слабый предлог. Быть может, думал я, Горбачев в конце концов станет заложником армии, как я и опасался.
События, подобные нынешнему, происходили уже не в первый раз. Весной 1990 года Москва проводила упорную кампанию экономического давления и политического запугивания в отношении Литвы, и в то же самое время делала вид, будто ведет переговоры с литовским президентом Ландсбергисом. В разгар этого кризиса Министерство иностранных дел закрыло Литву для иностранных дипломатов. На этот раз Министерство не возражало, когда я отправил Дэвида Мэннинга, начальника политического отдела посольства, в Таллин, а Дэвида Логана, преемника Ноэля Маршалла на посту моего заместителя, — в Ригу и Вильнюс, чтобы встретиться с местными политическими деятелями и получить информацию о развертывающихся событиях. На протяжении всего кризиса мои коллеги звонили по телефону из столиц прибалтийских республик, а иногда из осажденных зданий парламента, дополняя информацию, потоком поступавшую на старенький факс посольства. Балтийские руководители были благодарны за присутствие наших дипломатов. Наши контакты с ними поддерживались специалистом по Прибалтике Сьеном МакЛеодом, благодаря чему из всех московских посольств наше было наиболее информированным.