Визит британского премьер-министра закончился в полночь фарсом. Половина его личного штата замешкалась в посольстве и прибыла в аэропорт уже после того, как премьер-министр со всеми попрощался и сел в самолет, который готов был взлететь. Силаев, новый министр иностранных дел Панкин, и все мы, остальные, выстроились в шеренгу и выжидали, наблюдая за тем, как ревели моторы, а полдюжины секретарей и военных полицейских прошмыгнули мимо нас в самолет, словно испуганные кролики.
Когда Россия как федерация стала обретать реальность, а Советский Союз вступил в заключительную фазу распада, началась общая перестройка институтов.
Первым шагом Ельцина было решение запретить Коммунистическую партию Советского Союза. Операция была безотлагательной и беспощадной. Райком в Ленинграде на улице Чайковского помещался в небольшом декоративном дворце, построенном неким немецким торговцем в конце XIX века. Через 15 минут после того как Ельцин огласил свое решение, туда явилась милиция, вооруженная автоматами, опечатывать здание. Секретарь райкома, привлекательный и способный молодой человек 30 с небольшим лет, в один миг стал, как он грустно выразился, «одним из представителей нового класса советских безработных». Такая ситуация сложилась по всей стране. Однако систематических репрессий не последовало. После недолгого перерыва коммунистические газеты, которые Ельцин после путча закрыл, получили разрешение выходить вновь. Коммунистическая партия успешно опротестовала законность ее запрещения. И хотя я никогда больше не встречался с молодым ленинградским партийным секретарем, я не сомневаюсь, что он в скором времени нашел себе новую работу. Вероятно, в одной из организаций, иронически именуемых «деловыми структурами», — в каком-нибудь новом бизнесе, часто довольно сомнительного свойства и подчас созданном на средства партии, ранее предназначавшиеся для другой цели.
Какое-то время парламент Советского Союза, где с 1989 года разворачивались эти события, стал театром публичной политики в Москве. Через два дня после похорон жертв путча, в понедельник 26 августа я отправился в Кремль на чрезвычайную сессию парламента. Депутаты возвращались после службы отпевания трех молодых людей, которую только что провел в Успенском соборе патриарх Алексий II. Люди бродили в фойе. Рыжов, видный демократ, бросился ко мне, чтобы поблагодарить за мою личную поддержку в разгар кризиса. Русские, сказал он, особенно благодарны за то, что я появился на баррикадах в тот момент, когда они ожидали штурма. Моя смелость их поразила. Я возразил, что ничем не рисковал, в отличие от тысяч простых людей, которые рисковали своей жизнью. Щербаков, первый заместитель премьер-министра, отвечавший за экономику в последнем правительстве до путча, стоял в сторонке один. Я пожал ему руку, спросил, как он себя чувствует, — самый неуместный в данной ситуации вопрос. Геращенко, председателя советского Центрального банка, критиковали за то, что он продолжал финансировать советское правительство во время путча. Он тоже выглядел одиноким и был благодарен, когда я к нему подошел. «Все это несправедливые обвинения!» — пробормотал он. Учитывая его профессиональный опыт, его восстановили в должности по настоянию иностранных банкиров и правительств, которые утверждали, что в противном случае международное доверие к Советскому Союзу будет подорвано. В 1992 году он стал председателем российского Центрального банка. И тогда иностранцы начали называть его «худшим главой центрального банка в мире».
Георгий Арбатов, директор Института США и Канады, тоже был там. Он был одним из группы интеллектуалов, разрабатывавших принципы «нового мышления», ставшего основой внешней политики Горбачева. Сейчас он был настроен резко критически. Именно при Горбачеве москвичи привыкли видеть на улицах танки, сказал он. Именно при Горбачеве были созданы специальные милицейские и военные части — ОМОН и спецназ. Именно при Горбачеве произошли убийства в Литве. Именно Горбачев назначил главарей путча. Он не может уйти от прямой ответственности.