В конце апреля 1992 года я посетил Шеварднадзе, будущего Президента Грузии. Весна нагрянула с нежданной силой, все цвело, и Тбилиси был необычайно красив. Однако примерно на протяжении километра проспект Руставели, главная улица города, походил на Дрезден в 1945 году: голые выгоревшие остовы зданий, все стены изрешечены пулями. Зрелище было гораздо более страшным, чем я ожидал. Оно свидетельствовало о крайней жестокости гражданской войны, вспыхнувшей здесь в прошлом году. Кабинет Шеварднадзе помещался в здании Государственного совета — прежде здесь находился Институт марксизма-ленинизма. Несмотря на вполне реальные трудности, стоящие перед ним, Шеварднадзе выглядел гораздо более веселым, чем в месяцы после своей отставки. Очевидно, он чувствовал, что снова занимается настоящим делом.
На моем обратном пути в резиденцию улицы были очищены, и меня сопровождал эскорт, состоявший из пяти мотоциклистов. Милиционеры в нарядной форме на каждом углу отдавали честь. Адъютант Шеварднадзе объяснил мне, что президент отдал специальный приказ о том, чтобы мое пребывание было обставлено с особой торжественностью, чтобы показать народу, что он еще в состоянии получать поддержку из-за границы. Без сомнения, он также предпочитал избегать политических осложнений, которые возникли бы, если бы один из первых послов в Грузию от крупной державы был убит на улицах его столицы.
Чета Шеварднадзе пригласила нас вечером на ужин. Когда мы прибыли в его старомодную резиденцию, надежно расположенную в том же самом охраняемом месте, где мы остановились, Шеварднадзе был явно в плохом настроении. Оказалось, что премьер-министр Сигуа и министр обороны Китовани не явились. За столом настроение его улучшилось. Он вспоминал о событиях последних пяти лет: о фиаско, которое потерпело на саммите в Рейкьявике предложение о запрещении ядерного оружия, когда он боялся, что на заключительной конференции Горбачев «даст отбой», а Горбачев боялся, что не сможет совладать с собой; о днях путча, когда его жена Нанули упаковала мешок с теплыми вещами на случай своего ареста; о скучных часах, которые он провел, имея дело с Рейганом, который читал по готовым бумажкам и не интересовался, что ему говорят в ответ; о веселых часах, которые он проводил с тем же Рейганом во время ланча, когда с делами было покончено, слушая рейгановские анекдоты, на которые тот был неистощим. Тосты следовали один за другим, и Шеварднадзе взбодрился. В тот самый момент, когда мы собрались отправиться в аэропорт, появились, наконец, Сигуа и Китовани. Сигуа, высокий, аккуратно одетый человек с подстриженными усиками и интеллигентными манерами, говорил округлыми фразами. Китовани был маленьким, походил не на военного, а на художника — совсем неподходящий человек для того, чтобы повести национальную гвардию в горы, бросив вызов Гамсахурдиа, как он это сделал во время августовского путча, или чтобы участвовать в разрушении центра Тбилиси, как он это сделал в декабре. Он говорил так, что его почти невозможно было понять. Я решил, что он сильно выпил. Последовали новые тосты. Шеварднадзе крепко меня обнял, и мы отправились в аэропорт с 45-минутным опозданием.
Юристы Форин Оффис запрещали сменявшим друг друга английским послам посещать Балтийские государства, чтобы не создалось впечатления, будто мы одобряем советскую оккупацию. Но в апреле 1992 года мы посетили независимую Латвию и остановились в Риге у нашего старого друга Ричарда Самюэля — британского посла, занимавшего этот пост впервые после более чем пятидесятилетнего перерыва. Его посольской резиденцией служил отель «Рига», где он, его жена, два грудных ребенка, английская няня и собака занимали два небольших номера. Для меня это была первая поездка на Балтику с 60-х годов. В старом центре города еще стояли баррикады, куски бетона, скрепленные цементом и перегораживавшие узкие средневековые улицы, — более солидный барьер, чем хлипкие нагромождения всякой всячины, окружавшие Белый дом во время августовского путча. Хотя я приехал не по официальному поводу, я посетил министра иностранных дел Юрканса. Высокий красивый человек сорока с лишним лет, профессор и преподаватель английского языка в университете, он принял нас в большой вилле XIX века, где располагалось в данный момент его министерство. Секретарь быстро что-то записывал. Во время нашего разговора ему позвонили по сотовому телефону, каких в Москве еще не было, — особый признак современности.