Я нанес свой первый официальный визит Язову в декабре 1988 года в Министерстве обороны, помпезном новом здании недалеко от Кремля, облицованном тем особенным мертвенного вида мрамором, который был характерен для монументальных построек брежневского периода. Коридоры, напоминавшие собой пещеры, были украшены гобеленами, мозаикой и медалями во славу воинских подвигов царей. Кабинет Язова гармонировал с остальным зданием. В одном углу стоял неимоверных размеров письменный стол с множеством телефонных аппаратов, включая «Горбифон» — прямая линия связи с Генеральным секретарем. Язов усадил меня на диван у другой стены кабинета и предложил неизменный стакан чая. Отсутствие армянского коньяка во время утренних визитов — в 60-х годах его распитие в такой час было предосудительным — явилось одним из положительных результатов антиалкогольной кампании Горбачева. Кампания была очень непопулярна в ту пору и вызывала немало насмешек впоследствии. Сопутствовавшее ей сокращение доходов от продажи водки образовало большую дыру в советском бюджете. Но алкоголизм в России извечное бедствие. За последние десятилетия существования Советского Союза продажа алкоголя более чем удвоилась. Преемники Горбачева также не решили эту проблему.
Намекнув мне, что, по данным его картотеки, ему известно, что в начале 50-х годов я служил в военной разведке в Вене, Язов начал довольно жестко у меня допытываться, какова позиция НАТО в вопросе о контроле над вооружениями. Дискуссии не получалось, и я сменил тему разговора. Что он скажет о слухах, будто бы вооруженные силы переведут на профессиональную основу? Язов заявил, что он решительно против использования «наемников»: для молодых советских мужчин служить родине — это честь.
Я спросил, добился ли он каких-либо успехов в борьбе с дедовщиной — жестоким обращением с новобранцами, — из-за которой, по утверждениям радикальной прессы, в армии регулярно погибает больше солдат, чем во время войны в Афганистане. Все это, успокоительным тоном ответил он, выдумки журналистов. Он дал указание, чтобы о любых проявлениях дедовщины непосредственно докладывали ему. Он сомневался, что подобных случаев было больше, чем два-три в год. Это был незначительный, но убедительный пример вранья. И в то время и впоследствии каждый год сотни новобранцев продолжали погибать или кончать жизнь самоубийством.
Впрочем, основные дела мне приходилось вести не с Язовым, а с начальником советского Генерального штаба генералом Моисеевым. Красивый (как заметил один из моих коллег, в нем было что-то, напоминавшее Берта Ланкастера), с проницательными голубыми глазами и густыми бровями, он происходил из бедной сибирской казацкой семьи — еще один простой человек, которому советская система обеспечила карьеру и престиж, о каких в прежние времена можно было только мечтать. Он был эмоционален, шумлив и любил сильно выпить, как водилось прежде. Иметь с ним дело было одно удовольствие, хотя несколько извращенное. Когда он хотел, он мог быть обаятельным, демонстрируя грубоватое, но развитое чувство юмора. Но он мог неожиданно и агрессивно «показать зубы». Время от времени он покрикивал на меня, как полковой старшина, шел ли разговор о необходимости мира и дружбы, или о прегрешениях НАТО, или о крайней нежелательности войны в Персидском заливе против Саддама Хусейна. Он был русским патриотом старой закваски. Он хотел возродить дореволюционные гвардейские полки, а когда на него находило особенно экспансивное настроение, рассказывал истории о военных героях России, звучавшие, как статейки из английского «Журнала для мальчиков», содержавшего назидательные материалы для юношества. Он считал, что сталинский период был хорош, потому что в то время люди были дисциплинированны и горели энтузиазмом. Его глубоко возмущала критика, которой подвергались вооруженные силы. По его мнению, демократия вещь хорошая, при условии, если ею руководят те, кто как следует разбирается в деле. Г-жа Тэтчер его восхищала не в последнюю очередь тем, что могла по собственному усмотрению увольнять министров.