Однако бессмысленно было ссориться с Моисеевым по поводу трехсотлетней истории русско-польских отношений, поэтому я вернул нашу дискуссию к вопросу, актуальному сегодня. Я повторил наши разнообразные жалобы и в заключение сказал, что дух Договора столь же важен, как и его буква. Или относительно фактов действительно существует какая-то путаница, или русские сталкиваются с реальными практическими трудностями, мешающими выполнению их обязательств, а может быть, они сознательно пытаются уклониться от выполнения этих обязательств. Что касается первых двух вариантов, то тут проблемы, без сомнения, можно было разрешить путем обсуждения. Третий вариант может оказаться очень серьезным. Моисеев не взорвался, хотя я этого ожидал, и согласился с тем, что подробности следует обсудить между специалистами.
На протяжении последующих месяцев Язов и Моисеев продолжали произносить громкие угрожающие слова. Но Ахромеев заверил нас в апреле, что русские будут придерживаться согласованных цифр. Им эти цифры не нравятся, но они сами виноваты в том, что не смогли более успешно вести переговоры из-за внутренних разногласий. Используя давнишний политический прием, Горбачев послал Моисеева в Вашингтон для переговоров непосредственно с американцами: в этом случае ответственность за успех или неудачу переговоров ляжет на генерала. 14 июня 1991 года переговоры, наконец, завершились в Вене, где они начались почти 18 лет назад.
Согласно Конвенции о биологической войне 1972 года, русские, так же как и мы, обязались не производить биологического оружия. Конвенция страдает одним фундаментальным недостатком. Для исследовательских работ не требуется сложного оборудования, и секретные исследовательские программы трудно обнаружить даже с помощью самых изощренных методов. Ну а после того как исследования произведены, производство оружия — уже дело сравнительно легкое. Мы всегда подозревали, что Советы что-то такое готовят. В 1979 году американцы объявили, что вспышка сибирской язвы с летальным исходом в Свердловске (ныне Екатеринбург) была результатом несчастного случая в ходе работы над программой производства биологического оружия. Осенью 1989 года Владимир Пасечник, сотрудник Ленинградского научного института, бежавший на Запад, сообщил нам, что исследовательские работы по производству незаконного оружия прикрываются якобы коммерческой деятельностью организации, именуемой «Биопрепарат». Спустя несколько лет он повторил всю эту историю по английскому телевидению. Возможно, это было частью маневра с целью оказать давление на все еще колеблющихся русских.
Разумеется, мы не могли отнестись к этому безучастно. Но Лондон видел здесь серьезную тактическую проблему. Каким образом мы можем оказывать нажим на русских, не раскрывая наш источник информации? Я считал, что трудность преувеличивают. Наш «источник» находится теперь в безопасности в Англии. Надо полагать, русские заметили, что он перестал приходить на работу. Мы могли сообщить то, что нам было известно, не причиняя ему вреда. И если мы не дадим ясно понять, что знаем, о чем говорим, русские могут легко уйти от наших вопросов. Мое мнение не было поддержано другими. Но в мае 1990 года Том Кинг должен был посетить Советский Союз: это был первый в истории визит британского министра обороны. Нам надо было действовать, но мы боялись, что ссора испортит визит. Джек Мэтлок и я предупредили Черняева и заместителя министра иностранных дел Бессмертных, о чем может зайти речь. Кинг задавал вопросы Язову во время частной встречи, но подходил к делу все время окольным путем. Язов пробормотал своему адъютанту, что англичанин, по-видимому, что-то узнал от «того перебежчика»; Кинг покраснел, но вежливо отрицал, будто ему что-то известно.
Месяц спустя, когда г-жа Тэтчер в последний раз приехала в Москву в качестве премьер-министра, она вела себя в разговоре с Горбачевым гораздо прямее. Он заявил, что ничего не знает, но обещал выяснить. Аналитики из разведывательных служб Лондона и Вашингтона, многие из которых считали, что между Горбачевым и его предшественниками нет особой разницы, полагали, что он прекрасно знал о происходившем и сам участвовал в сознательном обмане, подстроенном его генералами. Черняев, с которым я обсуждал этот вопрос в апреле и декабре 1991 года, утверждал, что Горбачеву не было никакого смысла обманывать Запад. Горбачев сам горячо верил в то, что прозрачность в военной сфере столь же выгодна Советскому Союзу, как и остальному миру. Я предположил, что военные просто обманули Горбачева относительно программы производства биологического оружия, также как они обманули своих штатских начальников относительно программы антибаллистических ракет[59] и относительно вывода обычных вооруженных сил из Европы. Черняев обдумал мои слова, но все-таки готов был принять на веру заявления генералов ввиду отсутствия доказательств. Я был настроен более скептично. Горбачев вполне мог быть не в курсе того, что замышляют генералы. Но генералы были способны, из чувства ложного патриотизма, ввести его в заблуждение, твердо веря в старый принцип — «секретность полезная и секретность бесполезная». Горбачев не мог знать и не знал всего, что происходит в стране. Впрочем, к тому времени он уже был бессилен отстаивать свои позиции.
59
Шеварднадзе особенно рассердило то, как советские генералы ввели его в заблуждение относительно подлинного назначения сложной системы радара в Красноярске, которая, по мнению американцев, была частью новой системы обороны от баллистических ракет, запрещенной согласно их договору с СССР в 1973 году.