Даже теперь, когда мы уже знаем, как в действительности развивались события, довольно трудно себе представить, какой другой курс Горбачев мог бы реально проводить. Он действительно не хотел проливать кровь для подавления националистических чаяний республик. Увы, большинство его коллег было не готово позволить ему привести Союз к мирному прекращению своего существования. Да и сам он, подобно Черчиллю, не считал, что его избрали для того, чтобы он руководил ликвидацией империи. Впрочем, на то, что Советский Союз устоит, надеялось не только советское правительство. Шеварднадзе регулярно предостерегал своих западных коллег, что распад Советского Союза может сопровождаться кровопролитием — это будет Югославия в континентальном масштабе, но на этот раз при наличии ядерного оружия. Эта перспектива внушала западным правительствам ужас. До самой последней минуты они делали все, что могли (практически — очень мало), чтобы помочь Горбачеву сохранить целостность страны. Однако русские убедились, так же как до них другие, в том, что джинна национализма, выпущенного из бутылки, невозможно загнать обратно. Покоренные народы не хотели подчиняться русскому владычеству. А русские утратили свою имперскую волю. Единственное, что оставалось Горбачеву, — это хитрить и изворачиваться, преуменьшать масштабы кровопролития, пытаться установить новые отношения между отдельными частями прежнего Союза и, в конце концов, примириться с неизбежным, насколько возможно — достойно.
К сентябрю 1989 года признаки распада становилось уже трудно не замечать. Я записал в своем дневнике: «Крайне трудно представить себе какую бы то ни было политическую линию, которая могла бы эффективно остановить национальные волнения. Народы чувствуют, что их русские имперские хозяева утратили волю к управлению. Но для сухопутной империи деколонизация — предприятие гораздо более сложное, чем для морской империи. Британский народ мог довольно быстро забыть о том, что он когда-то правил Индией, Индия далеко, и большинство британцев никогда там не бывало. В противоположность этому в большинстве (советских) республик имеется значительное русское меньшинство, и русские считают своим естественным правом проводить в своих колониях отпуск, рыть там шахты и строить загрязняющие воздух заводы, не считаясь с тем, что думает по этому поводу местное население. Если бы началась гражданская война, ее мог бы вызвать инцидент в одной из республик, связанный с убийством какого-то числа русских. Нажим в Москве на Горбачева с требованием подавить беспорядки мог бы тогда стать непреодолимым. Но это завело бы русских (я имею в виду именно русских, не Советы) в трясину Алжира, Родезии, Ольстера, — нов гораздо худшем варианте, чем тот, с которым пришлось столкнуться нам или французам. Ключевую роль могла бы сыграть Украина. Пока что она оставалась сравнительно (и зловеще) спокойной. Если она сейчас придет в движение, последствия могут оказаться поистине весьма мрачными».
Годом позже, в день, когда Горбачев подписал соглашение о воссоединении Германии, знаменовавшее собой конец существования восточно-европейской империи Советского Союза, я сказал Дугласу Херду, что Союз вряд ли сможет сохраниться в своей нынешней форме. Может остаться некий сердцевинный Союз, состоящий из трех славянских республик — России, Украины и Белоруссии, — связанный определенными договоренностями с тремя независимыми балтийскими государствами. Кавказ и Средняя Азия могут оказаться ввергнутыми в постоянную межклановую борьбу. Я не мог себе представить, чтобы русские стали воевать ради восстановления своей прежней империи. Но я вполне мог представить, сколько крови прольется, если русским придется взяться за оружие, чтобы прикрыть возвращение своих жен и детей, крупных русских сообществ из Казахстана и других мест. Кровопролитие в Вильнюсе в январе 1991 года подтвердило мои опасения. В мае я заявил на совещании высших военных командующих НАТО, что Советский Союз вряд ли сможет сохраниться в своем нынешнем строго централизованном виде, однако маловероятно, чтобы он распался на 15 своих составных частей. Это было не самое точное из моих предсказаний. Прошло всего лишь семь месяцев, и Советский Союз распался. Проблема, возникшая перед западными политиками, состояла лишь в том, как скоро и в каком порядке признавать появившиеся в результате этого на свет новые государства. Даже на этой поздней стадии некоторые все еще пытались сконструировать некое объединение трех славянских государств, связанных так или иначе с другими республиками бывшего Советского Союза. Большинство русских считало, что это в порядке вещей. Именно так думал Ельцин, а его украинский коллега Кравчук делал вид, что именно это он и предлагает, когда 8 декабря 1991 года они подписали в Беловежской пуще смертный приговор Союзу.