Вкратце рассказав об отце и матери, он добавил:
— В сорок втором году поступил на комбинат учеником, стал красильщиком, потом перевели в поммастера.
— Значит, профессия наследственная,— заметил, улыбаясь, кто-то из членов бюро.
— Выходит, что так... На чем я остановился? Да, окончил курсы и стал поммастера. С сорок третьего года член ВЛКСМ. Учусь на четвертом курсе текстильного техникума. Общественная работа — член бюро комсомольской организации. Вот и все! — Сергей поднял голову и взглянул на Сизова.
— Как сейчас работаете? — спросил тот.
— Ничего... Если сказать по совести, то неважно. Хотя план выполняем, даже перевыполняем, но это не то, совсем не то!
— Смелее, Сергей Трофимович, смелее! Здесь люди свои, поймут! — Глаза у Сизова по-прежнему улыбались.
— Трудно объяснять, да и долго! — Помолчав, Сергей тряхнул головой, откидывая назад непокорные волосы.— Скажу,— с каким-то упрямством произнес он.— Если нескладно получится, извините. Сегодня я вернулся из поездки по другим фабрикам. Ездили с группой товарищей обменяться опытом. На Купавнинской суконной фабрике у нас глаза разбежались. В красилке у них светло, сухо, чисто. Потолки высокие, проходы широкие, у каждого рабочего своя раздевалка. Душевые, как в Сандуновских банях. Наш мастер Степанов ходил, ходил, все ощупал руками и сказал: «Да вы тут работаете как в раю!» И он был прав — ведь Купавнинскую-то фабрику построили при Советской власти...
— Товарищ Полетов, мы не обсуждаем работу Купавнинской фабрики,— перебила его с места Морозова,— зачем же отнимать у членов бюро время?
— Нет, погодите,— остановил ее Сизов.— Это очень интересно. Вам, товарищ Морозова, в особенности не мешает послушать.
— А нашу фабрику построил больше ста лет тому назад капиталист-немец,— продолжал Сергей, несколько осмелев после слов секретаря райкома.— В первые годы революции о реконструкции, понятно, и речи не могло быть. Потом какие-то умники решили, что лучше новые фабрики строить, чем старые латать. Недавно начальник ОКСа Никонов сказал у нас на техническом совещании: «Вашу фабрику рано или поздно снесут. Вы чадом ваших труб район отравляете». Конечно, у нас многое устарело, но зачем же так государственным имуществом бросаться? Наш комбинат можно и омолодить. Вы знаете, наверное, что в Моссовете нам помогли газ провести и наши трубы перестали дымить? Красилку тоже в порядок приводим. Директор наш, Алексей Федорович, крепко взялся за дело. Когда перестройку закончим, тогда и работать будем лучше!
— А скажите, товарищ Полетов, что конкретно дает реконструкция отделочной фабрики, о которой у вас столько говорят? — спросил второй секретарь.
— Очень много! Приведу только один пример. Мы сейчас красим товар в открытых барках. Следовательно, много топлива на воздух пускаем. Но это еще куда ни шло. Главное — долго красим, полтора — два с половиной часа одну партию. О качестве я уж не говорю. Все делаем наощупь. Поставим новые барки из нержавеющей стали и этим время сократим больше, чем на тридцать минут. А если еще терморегуляторы будут, то работа пойдет совсем по-иному — по строгому, заранее намеченному режиму. Я хочу дипломную работу написать о комплексной механизации в крашении. Николай Николаевич Никитин посоветовал. Он мне поможет. Завершим перестройку и ночную смену ликвидируем. Короче—рассчитываем поднять производительность процентов на тридцать, а может быть, даже больше. Жаль, что на все это наш главк денег не отпускает...
Члены бюро райкома, словно позабыв о том, что речь шла о приеме Полетова в кандидаты партии, с интересом слушали его.
— Патент на барку получил? — спросил Сизов и, обращаясь к бюро, разъяснил: — Дело в том, что Сергей Трофимович — автор именно тех производительных барок из нержавеющей стали, о которых он рассказывал.
— Нет, дали не патент, а только авторское свидетельство.
— Почему?
— Ничего, с меня и этого хватит, главное — чтобы комбинат хорошо работал!
— Будут вопросы к товарищу Полетову?
Вопросов не было.
— Есть предложение утвердить решение общего собрания коммунистов комбината и принять товарища Полетова Сергея Трофимовича в кандидаты партии. Кто за? Единогласно!
Секретарь райкома встал и протянул Сергею руку.
— Поздравляю! Уверен, что будешь стойким ленинцем.
— Обещаю, — смущенно проговорил Сергей.
Пожилой член бюро райкома говорил какие-то хорошие напутственные слова, но волнение мешало Сергею вникнуть в смысл его слов. «Я коммунист, коммунист»,— повторял он про себя.
Он и не подозревал, что после его ухода Морозову похвалили. Тот же пожилой член бюро сказал:
— Молодец Морозова, хорошего коммуниста вырастили!
...Ехать в метро не хотелось. Сергей спустился к Москве-реке, прошел широкий мост и мимо храма Василия Блаженного поднялся на Красную площадь. Там он остановился возле Лобного места и долго смотрел на знакомый с детства Мавзолей Ленина.
...Дома, перед тем как лечь в постель, он достал тетрадь, к которой давно не притрагивался, открыл новую страницу и записал:
«18 июня 1950 года.
Сегодня меня приняли в кандидаты партии...»
2
На комбинат поступило распоряжение за подписью начальника главка. Толстяков предлагал срочно освободить место для установки первой партии новых станков в количестве ста штук.
Власов был озадачен. Всего за три дня до этого он послал подробную докладную записку на имя того же Толстякова с просьбой отменить распоряжение о поставке комбинату этих станков, а если возможно, то вовсе отказаться от них. «Оснастив ткацкие цехи малопроизводительными станками, текстильная промышленность не только не будет перевооружена новейшей техникой, но, наоборот, надолго остановится в своем развитии»,— писал он и просил внимательно ознакомиться с прилагаемым заключением комиссии, составленным при участии видных специалистов.
Зная, в какое щекотливое положение ставит он начальника главка, лично утвердившего технические условия новых ткацких станков и разместившего заказ на машиностроительном заводе, и желая в какой-то мере помочь ему выйти из неловкого положения, Власов нс ограничился созданием своей, внутрикомбинатской комиссии под руководством инженера Баранова, а пригласил еще крупных специалистов — ткачей из научно-исследовательского института шерсти.
Баранов на этот раз добросовестно выполнил поручение— видимо, в нем заговорил старый производственник,— и он дал тщательно продуманнее и вполне объективное заключение.
Положив подписанный акт перед Власовым, Баранов сказал:
— Вы абсолютно правы, станки — дрянь, и оснащать ими промышленность нельзя. Я понимаю, Василий Петрович останется недоволен, но что же делать... Как говорится, истина превыше всего.
Специалисты в течение двух недель проводили тщательное испытание, составили дефектные ведомости и пришли к единодушному выводу, что предлагаемая модель ткацкого станка действительно морально устарела.
«Единственное преимущество новых станков — это установление на них приборов для автоматической подачи1 утка. Они хоть и дают возможность ткачам обслуживать четыре станка вместо двух, но экономически ни в коей мере не оправдывают себя, ибо выработка этих четырех станков почти равна трем ныне действующим. Таким образом, освободив некоторое количество ткачей, промышленность резко снизит производство тканей, и для компенсации потерь потребуются новые производственные площади и установка дополнительного оборудования»,— говорилось в заключении.
Кажется, убедительно!..
Власов решил, что начальник главка не успел ознакомиться с актом комиссии Баранова и заключением специалистов, и позвонил ему, прося разрешения приехать.
— Приезжайте,— коротко сказал Василий Петрович в трубку.
Власов взял копию акта и докладной записки и поехал в министерство.
Верный старым традициям, начальник главка и на этот раз продержал его чуть ли не целый час в приемной и только после этого пригласил к себе.