— Ребята! — У меня впервые после школьной жизни вырвалось это слово. — Все бегом в ложбину, а оттуда к своим командирам! — говорю я связным. — Стрелять только тогда, когда немцы подойдут на двести пятьдесят — триста метров, а до этого не сметь открывать огонь. Ясно? Бегом марш!
Бойцы потопали.
Немцы от нас примерно в километре.
Вдруг над колонной противника появилось несколько кудрявых облачков. Это — разрывы шрапнелей, брызжущих, как из дробовика, снопами свинцовых пуль.
— Ах, черт! — закусываю палец. — Это Кухаренко преждевременно открыл огонь! — Досадую. — Синченко, беги к Рахимову: пусть он пойдет к Кухаренко и передаст, чтобы долбили вперемежку шрапнель с гранатой. Ты запомнишь эти слова?
— Вперемежку шрапнелью с гранатой, — повторяет Синченко.
— Беги быстрее!
Итак, мы преждевременно обнаружили себя перед немцами. Немцы-то шли без разведки, и мы их не наказали. Если бы была телефонная связь, этого не могло бы случиться.
Совсем недалеко от окопа, где я находился, разорвалась крупнокалиберная мина. Я поднялся. Немец долбил по бугорку из минометов, пушек. Всюду фонтаны разрывов, всюду оспины воронок.
Началась настоящая артиллерийско-минометная суматоха.
Мне хочется многое сказать командирам, мне хочется сказать многое бойцам, но у меня нет волшебства человеческого гения для разговора на расстоянии — телефона. А у немцев есть!
— Товарищ комбат! Ваше приказание выполнил!
— Товарищ комб...
— Товарищ... — слышу я доклады связных.
— Хорошо, садитесь, ложитесь, — ответил я им всем.
Далее дело шло своим чередом — не я управлял боем, он управлял мною. Вернее, я реагировал на суматоху боя. Впрочем, я неправильно выразился: не суматоха, а настоящий бой массы солдат с солдатами. Я знал, что в настоящем ближнем бою каждый солдат предоставлен самому себе. В ближнем и рукопашном бою никто не слушается команды. Меня не слушал мой батальон. Меня не слушал мой дивизион.
Каждый был занят своим личным боевым делом, каждый по-своему решал боевую задачу. Я был на положении того дирижера, который «завел оркестр», а далее оркестр уже не смотрел на его дирижерскую палочку.
Пришел Рахимов.
— Товарищ комбат, первая атака противника отбита!
— Хорошо, — безразлично ответил я. — Они больше в лоб не пойдут, обеспечьте фланги. Они попытаются обойти нас с какой-либо стороны.
— Перестроить боевой порядок?
— Нет. Пока не надо... Обедать бы... Люди не обедали?
— Какой обед?
— Раненых много? Всех своим ходом в Быки. Только тяжелых пусть Киреев отвезет.
— Что с вами, товарищ комбат? Вы сами ранены?
— Нет, я не ранен. Идите выполняйте.
Я осмотрелся кругом. Все на своих местах, наша позиция пока не сломлена. Это хорошо!
...Противник опять начал молотить. Его пальба застала меня в одиночном окопе у бойца. Свист пуль над брустверами, хлопанье мин, жужжание осколков прижали нас к стенам маленького окопа.
— Как начнется атака, — сказал боец, — я подымусь и буду стрелять по фашистам, а пока они долбят — пусть долбят, угодит в мой окоп — хорошо, не угодит — еще лучше.
Так говорил со мной совсем желторотый боец.
— У вас пистолет, товарищ комбат, он далече не берет. А у меня винтовка. Вы сидите. Я буду стрелять.
Началась атака.
— Товарищ комбат, — обратился он ко мне в самом разгаре боя, — хотите посмотреть, как человек камнем падает? Подымитесь-ка. Интересно получается.
Я поднялся. Немецкая цепь шла стройно и строго. Падали, поднимались. Трещали автоматами. Наши стрекотали из винтовок и пулеметов. Обе стороны упорствовали. Молодой солдат приложился к прикладу. Выстрел... Опять выстрел.
— Два раза попал в фашиста, — признался он грустно, — а в эти два раза промахнулся.
— Дай мне винтовку, — приказал я солдату.
Он отдал мне свое оружие. Я выстрелил. Один в цепи упал камнем.
— Вы в кого стреляли?
— В того.
— Не может быть!
— Стреляю в того, который бежит зигзагами. Следи!
— Это здорово! — восхищался юноша. — Дай заказ.
— Сами выбирайте.
— Тогда следи.
Я выпустил целую обойму. Передав винтовку бойцу, я сказал ему:
— Я, друг, снайпер. Ты убедился в этом?
— Да, вы настоящий снайпер, — наивно-восторженно ответил юнец.
Я действительно был снайпером. Об этом можно прочитать в рассказе «Помкомвзвода Николай Редин», но здесь я хотел сказать совсем о другом. Мое снайперство ничто по сравнению с зорким глазом советского воина, стоящего на переднем крае и достойно ведущего себя в самые критические моменты боя.
Итак, наш батальон отбил вторую попытку немцев с ходу смять нас. Осень 1941 года. Травы в подмосковных полях потеряли свой жухло-зеленый цвет. На травах осели пыль походов и копоть боев. Земля России изранена. Всюду чернеют воронки. В наспех сооруженных братских могилах плечом к плечу лежат верные сыны Родины: Иван Иванович Иванов, тунгус и казах, кавказец и киргиз, удмурт и узбек, татарин и таджик, молдаванин и украинец и... сын одного из малочисленных народов караим Султан-Мухмуд Шапшал.
Их могилы заросли бурьяном, но их дела цветут тюльпанами.
Такими были из нашей дивизии: украинец Тимошенко, русский Севрюков, киргиз Аалы Джиенышбаев, татарин Каюм, украинец Лысенко — командир батальона, капитан Манаенко — начальник штаба полка, еврей Аузбург — начальник штаба артиллерийского полка нашей дивизии, казах Мусаев — политрук и много-много других боевых товарищей.
Боевая биография каждого из них достойна повести или романа.
...Я как-то накричал на Рахимова и был несправедлив. Он мне сказал:
— Что вы, товарищ комбат, говорите... Простите... мне показалось, что вы какую-то несуразицу сказали.
— Значит, твой комбат, Хаби, давным-давно должен быть в психиатрической больнице?..
— Какое недоразумение, товарищ комбат!
— Хаби! Слушай меня! Мне очень нелегко с нашим батальоном. Ты понимаешь?
— Разрешите доложить, товарищ комбат: и нашему батальону нелегко с вами.
Опять угнетающая тишина. Не стреляют наши, не стреляют и немцы.
— Рахимов! Почему такая тишина?
— Вроде «перемирие», товарищ комбат.
— Мне не до шуток. Скажите, почему и наши и они замолчали?
— Я думаю, что немец решил теперь обойти нас. Ведь фланги-то у нас голенькие, товарищ комбат.
— Правильно он решил! Он, значит, обнаружил нашу ахиллесову пяту. Расставьте пулеметы на фланги, прикажите им косоприцельным огнем строчить и строчить. Кухаренко пусть тоже бросит два десятка гранат по флангам...
Рахимов ушел.
— Синченко, вызовите ко мне политрука Бозжанова.
Бозжанов пришел.
— Будешь младшим адъютантом батальона. Для дела в штабе людей не хватает. Беспартийному Краеву передай, что с сего числа он — и командир и политрук роты — единоначальник.
— Товарищ комбат, разрешите...
— Не разрешаю! Повторите приказание.
Бозжанов повторил приказание:
— Идите к Краеву. Немедленно вернитесь сюда же.
...Опять началась минометно-артиллерийская долбежка. Главным образом били по нашим флангам. Огонь был сосредоточенный, мощный.
Кто-то стремглав бежал. Бежал умеючи, низко пригнувшись, зигзагом, падал, подымался. Я узнал Брудного.
Добежав, он камнем упал рядом со мной.
— Брудный!
Он молчал. Я подполз к нему. На его смуглом лице блестел пот, глаза были закрыты. Он не дышал.
— Брудный! Родной мой! — обнял я его. — Зачем ты так быстро бежал? Что ты хотел мне доложить?
Немцы пошли в атаку. Пришел Бозжанов.
— Брудный! — воскликнул он.
— Не тревожь его, он спит.
— Какой вы жестокий человек, товарищ комбат. Он же мертв!
— Не я, а война убила его.