Их семнадцать, истребителей танков. Они заняли позицию у деревни Мыканино.
...К мосту у деревни Строково подходит группа бойцов с тяжелыми ношами. По команде «По двое, по трое» они поспешно рассыпаются, волоча по снегу квадратные ящики. Кто поднимается на мост, кто карабкается под мостом, взбирается по толстым быкам на нижние перила опоры моста. Они чего-то ищут, что-то приспосабливают, прикрепляют, рубят топорами стучат молотками, вбивают гвозди, что-то пригоняют, примеряют, что-то привязывают... Кажется, что они старательно чинят, ремонтируют...
Но нет! Саперы минируют мост. Им приказано с подходом вражеских танков взорвать его.
Их одиннадцать.
А тот, который перебегает из группы в группу, часто жестикулирует руками, как бы говоря: все не ладно, и покрикивает на людей, требуя делать точно, как он хочет, — это и есть их командир, лейтенант Иван Березин...
Тот, который, пулей вылетев из траншеи, бежит назад и шагов через десять падает камнем, снова поднимается, бежит и снова падает — и так до самого леса, — это наш старый знакомый, лейтенант Мухаметкул Исламкулов. Его вызывают в штаб полка...
...В гуще леса стоят повозки, покрытые брезентом. Привязанные к ним лошади пощипывают остатки разбросанного по снегу сена, а поодаль, под громадными елями, метрах в двадцати-тридцати друг от друга, дымятся походные кухни. Около каждой кухни — повар в замызганном, когда-то белом, халате поверх полушубка, с черпаком в руке, несколько бойцов: кто рубит дрова, кто подкладывает поленца в топку, кто чистит мерзлую картошку. Это пищеблок батальона, где готовится обед. А люди, что находятся здесь — это ездовые, повара и рабочие по кухне, выделенные по наряду. Их двадцать человек.
...На опушке леса, позади Дубосекова, буханкой лежит запорошенная снегом сопка. К ней тянутся телефонные провода. Это — наблюдательный пункт командира полка. Врытый в сопку узкий бревенчатый блиндаж. В срубе оконце. На треногах рогатая артиллерийская стереотруба, на дощатых скамейках несколько полевых телефонных аппаратов в желтых кожаных чехлах и радиостанций с короткой антенной. Посередине блиндажа на столике горят две восковые свечи.
Прильнув к окуляру стереотрубы, стоит небольшого роста, худощавый, с вытянутым лицом, узкими квадратными усиками полковник. Если бы не светлые прищуренные глаза, его по цвету кожи можно было бы принять за туркмена из знойных Кара-Кумов. Это Капров — самый старший по возрасту и по выслуге лет командир полка в дивизии.
Полковник наблюдал за полем боя и, не оборачиваясь, отдавал распоряжения и приказания.
— Немедленно дать сосредоточенный огонь двух дивизионов по северной окраине Дубосекова... Опять там показалась пехота с танками!.. Немедленно!.. Так, так, хорошо. Сообщите капитану Молчанову, что огонь артиллерии — на станцию, там показались танки и пехота, пусть он теперь рассчитывает на свои силы и средства... Прикажите артиллеристам засечь позиции дивизиона, который ведет огонь по высоте номер... и подавить его. Ни в коем случае не трогаться с места, встречать огнем. Контратаковать — значит, оголить позицию... Немедленно подвезти противотанковые гранаты и раздать бойцам...
В блиндаж наблюдательного пункта входит генерал Панфилов в сопровождении сухого, щупленького, но с гордой осанкой артиллерийского подполковника. Если бы на нем не было аккуратной, со вкусом подогнанной военной формы, он напоминал бы скульптурный портрет Вольтера, усмехающегося с философской холодностью: все в этом грешном мире преходяще, и перемен никому не избежать... Подполковник — командир артиллерийского полка дивизии Георгий Федорович Курганов.
— Товарищ генерал-майор, вверенный мне полк...
— Здравствуйте, Илья Васильевич. Здравствуйте, — прерывает Капрова генерал, подавая ему руку. — Садитесь, пожалуйста, садитесь, Илья Васильевич, — предлагает Панфилов Капрову.
Потом, не спеша расстегивая крючки на полушубке, говорит:
— Вот что, Илья Васильевич…
— Я, товарищ генерал...
— Вы товарищ полковник, а, по совести говоря, у нас с вами, Илья Васильевич, на деле не выходит ни по-генеральски, ни по-полковничьему, а? Как вы изволите думать, сударь мой?
— Товарищ генерал...
— Я генерал с 1938 года, — повысив голос, прервал его Панфилов. — Что толку от этого, Илья Васильевич? От рубежа Рузы отошел, Волоколамск сдал, а ваш левый фланг... Вы сегодня сдали противнику станцию...
— Я не сдавал, товарищ генерал, у меня отобрали.
При этих словах Капрова Курганов громко хохочет.
Панфилов тоже смеется.
— Значит, вы говорите, у вас отобрали? — спрашивает он.
— Так точно, товарищ генерал! Ведь в нашем боевом уставе предусмотрен и отход. Мы, под натиском превосходящих сил противника, отошли организованно, как это полагается...
— Значит, по уставу?
— Так точно, товарищ генерал!
— Значит, так точно, по уставу, товарищ полковник?
— А вы знаете, что наш устав запрещает отход войск без приказа старшего командира?
— Н-да, товарищ генерал...
— Знаете, Илья Васильевич, у Петра Первого есть такое изречение: «Не держаться устава, яко слепой стены, ибо там порядки писаны, а времен и случаев нет». Вы, Илья Васильевич, не оправдывайтесь статьями устава, тем более они не в вашу пользу, а лучше обоснуйте ваши решения при оценке конкретно сложившейся обстановки боя.
— Он же сказал, товарищ генерал, что не сдал, а у него отобрали. По-моему, это честно и конкретно, — смеясь, говорит Курганов.
— Ну, довольно нам философствовать, и, как говорил Чапаев, «на все сказанное здесь наплевать и забыть!» Давайте-ка лучше разберемся, что у вас тут происходит. Ведь я с товарищем Кургановым не от хорошей жизни к вам пожаловал. Доложите-ка толком, как тут у вас дела?
— Дела, товарищ генерал, по-честному говоря, неважные, даже скверные. Вот посмотрите, товарищ генерал, на карту...
— Зачем карту? Мы же находимся на переднем крае. Лучше покажите на местности. Небось карту я умею читать...
Через час они возвращаются на наблюдательный пункт. Все трое суровы и сосредоточены.
— Ну, что же, Илья Васильевич, показали вы все как следует быть. Немец вас очень уж облюбовал! Обнял он вас по-любовному и никак рук своих разнять не может. Вы жалуетесь, что плохи дела, а я доволен. Держите его так до вечера, а ночью он перегруппируется и утром снова начнет вас молотить.
— Не знаю, товарищ генерал, если он еще нажмет — выдержим ли?
— Что значит — выдержим ли?! — строго перебивает его Панфилов. — Вам приказано держаться!
— Есть, держаться!
— Если вы не растеряетесь, он сегодня серьезную атаку не предпримет — до того он завяз и втянулся в. бой. Дождитесь вечера, перегруппируйтесь и встречайте его огневой пощечиной завтра утром, когда он снова пойдет в атаку. Для нас опасны его танки. Поставьте всю артиллерию на открытую огневую позицию.
— Товарищ генерал, и моих? — встревоженно спрашивает Курганов.
— Да, и ваших.
— А как же тогда с НЗО, ПЗО, СО, ДОН5?
— Пусть стреляют прямой наводкой по танкам противника.
— Тогда мы за один день можем потерять всю артиллерию.
— Потерять, разумеется, кое-что потеряем, но не все. Итак, всю артиллерию на прямую наводку, до единого орудия, за исключением моего резерва!
— Слушаюсь, товарищ генерал!
— Самое главное для нас — завтра дать ему бой, заставить его ввести два полка, что стоят в районе Ивановского и западнее Волоколамска. Пока у него поблизости других резервов нет. Надо сбить ему холку здесь, на этом рубеже, а дальше посмотрим, как он будет ковылять за нами. Вы меня поняли?
— Понял, товарищ генерал.
— Вы здесь оставайтесь, — обратился генерал к Курганову, — а я поеду к Елину и Шехтману. Их полкам тоже не сладко приходится, особенно Елину. Сегодня немец весь день артиллерией и авиацией гвоздит и гвоздит по Ядрову, Мыканину, Ченцам, все к шоссе рвется, неугомонный...