...Однажды я рассказал генералу такой случай.
В районе совхоза имени Советов взвод немецких разведчиков попал под перекрестный огонь станковых и ручных пулеметов нашего батальона. Немцы заметались и бросились назад, но пулеметчики продолжали поливать их свинцом. Ни один немец не ушел. Живым оказался один тяжело раненный сержант. Его принесли на носилках в штаб батальона. Он был укутан теплым шерстяным одеялом, на руках — замшевые перчатки. Немца очень знобило, и он на все вопросы отвечал:
— «Darüber darf man nicht sprechen»11, «Ich meiß davon nichts»12.
Когда он попросил пить, я спросил нашего фельдшера, старика Киреева, оказавшего сержанту первую помощь, можно ли дать ему воды. Киреев ответил мне на ухо:
— У него позвонок перебит в нескольких местах и сквозные ранения в живот.
Немец выпил воду залпом, тяжело вздохнул и сказал:
— Danke. Ich dachte nicht, das die Bolschewiki so gut sind13.
Мы больше не задавали вопросов немецкому сержанту. Киреев не отходил от него. Немец застонал, попросил приподнять голову и сказал:
— Ich sterbe bald. Ich hoffe, daß man mich beerdigt14.
Скончался он на руках Киреева. Фельдшер закрыл ему глаза и осторожно положил его голову на подушку. Смерть вражеского воина произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление.
Оказывается, когда немец жаловался, что ему холодно, его закутали одеялом, а когда он сказал, что у него мерзнут руки, командир роты лейтенант Василий Попов надел на его руки свои перчатки. Сержанта и его товарищей мы похоронили.
Выслушав мой рассказ, генерал задумчиво, прищурив глаза, сказал:
— Другое дело — на поле боя. Там свои законы. Но когда враг пленен и если тем более ранен, к нему должно быть проявлено гуманное отношение. Этого требует воинская этика.
Вспоминается прекрасная осенняя природа Ленинградской битвы. Нам пришлось совершать длительные марши и большие переходы, рыть окопы в прифронтовой полосе: в дремучих лесах, вязких, покрытых мхом болотах, на побережьях многочисленных маленьких зеркально чистых озер с причудливыми названиями, вроде Гверистяньки, Альбиноли, на берегу цвета хвойного раствора реки Мсты, в затерявшихся среди гущи лесов хуторах, в еловых, березовых, сосновых рощах.
— Мы, — говорил генерал, — южане, горно-степной народ. Нам нужно как можно быстрее научиться не только ходить, но и воевать в лесу, в болотах. Времени маловато, торопиться надо, привыкать.
Лесные просеки и поляны, заваленные валежником, многочисленные ручьи с вязкими берегами, топкие болота для нас, жителей горностепья, были труднопроходимыми. Наши повозки и артиллерийские упряжки часто вязли. По личному указанию генерала мы выделяли в состав головной походной заставы усиленный саперный взвод, который наряду с разведкой маршрутов в нужных местах расчищал дороги, ремонтировал существующие мосты, подготавливал переправы и броды, иногда строил легкие мосты из подручных материалов.
— Энергию людей, которую вы тратите на вытаскивание повозок и артиллерийской упряжи, потратьте на ремонт, очистку труднопроходимых участков дороги и строительство мостиков. Этим самым и время выиграете, сбережете силы людей, сбережете лошадей и материальную часть, повозки ломать, сбруи рвать не будете, — говорил генерал, проезжая по нашему маршруту.
Наряду с инженерным оборудованием оборонительных рубежей части подразделения дивизии по-прежнему занимались планомерной боевой подготовкой всего личного состава. Главное внимание обращалось на боевое взаимодействие мелких подразделений, как отделение, взвод, минометный и орудийный расчеты, в условиях лесисто-болотистой местности, на командирскую учебу и практику боевой стрельбы. Рабочий день был установлен продолжительностью в 14 часов, из них для работы по приведению в оборонительное состояние занимаемых рубежей — 8 часов, на боевую подготовку — 6 часов. Специальными приказами ставились конкретные задачи всем категориям военнослужащих и родам войск со строгим учетом их специфики. Тяжело было работать и учиться в сырости и грязи.
Однажды генерал посетил наш батальон. Моросил мелкий дождь, дороги так развезло, что были перебои с подвозом продуктов, но работа и занятия шли своим чередом.
При обходе расположения батальона генерал остановился у дневального, приветствовавшего его по-ефрейторски на караул, спросил:
— Как живешь, солдат? — и, заметив обидное смущение дневального при слове «солдат», добавил: — Солдат — великое слово, мы все солдаты... Ну, как живешь? Расскажи.
— Хорошо, товарищ генерал, — бойко ответил дневальный.
— Как живут? — обратился генерал ко мне.
— Плохо, товарищ генерал... — Генерал не дал мне договорить, подтвердил, обращаясь к дневальному:
— Правильно ваш командир говорит, плохо живем. Разве во время войны хорошо живут?
— Хорошо живем, товарищ генерал, — настаивал дневальный.
— Нет, плохо, — убеждал генерал, — плохо живем. Разве хорошо, когда третий день без соли? Разве хорошо, когда вторые сутки без свежего мяса? Разве хорошо, когда целую неделю махорки нет? Разве хорошо, когда ботинки каши просят? Разве хорошо, когда в супе крупинка крупинку подгоняет? (Дневальный засмеялся). Плохо, конечно, плохо. На войне, брат, хорошего мало, — на то война. Хорошо то, что мы, солдаты, как и наши предки, умеем переносить все трудности, побеждая тяготы и лишения боевой жизни, громим врагов. Бороться с холодом, голодом, лишениями — тоже война, тоже бой, требующий не меньше отваги, чем в рукопашном бою.
— Виноват, товарищ генерал, я просто не подумал, — сказал дневальный.
— Думать надо. С умом, сознательно преодолевать трудности.
Мы пошли дальше.
— Тяжела солдатская жизнь, — продолжал генерал, — слов нет, тяжела. Нужно солдату всегда правду говорить, а если он врет, то тут же его поправить, открыть ему глаза. Еще трудности впереди.
Принять бои под Ленинградом 316-й дивизии не пришлось. В связи с изменившейся обстановкой на фронте по приказу Ставки Главного командования дивизия была переброшена в распоряжение Западного фронта, на Волоколамское направление.
Летом 1941 года Красная Армия сорвала первую попытку гитлеровцев прорваться к Москве. Благодаря этому советский народ выиграл драгоценное время для более тщательной организации обороны Москвы и укрепления подступов к ней.
Провал авантюристической затеи с ходу прорваться к Москве несколько отрезвил гитлеровцев. Во всяком случае, они поняли, что для нового наступления на Москву потребуются значительные силы и тщательная подготовка. Верховное главнокомандование немецкой армии приступило к деятельной разработке плана операции по захвату Москвы, которая получила громкое название «Тайфун».
Для осуществления этого замысла противник стянул до 75 дивизий, в том числе 14 танковых и 8 моторизированных, до одной тысячи самолетов, из них половина бомбардировщиков. Таким образом к началу октября на московском направлении противником была сосредоточена почти половина всех сил и боевой техники, имевшихся у него на советско-германском фронте.
Наступление немецко-фашистских войск на Москву началось 30 сентября ударом по войскам Брянского и Западного фронтов. Главные удары наносились на узких участках фронта, вдоль основных коммуникаций, ведущих к Москве. В районе Вязьмы, в районе Брянска значительная часть войск оказалась в окружении, остальным войскам пришлось отступить с тяжелыми боями.
В результате окружения противником значительных сил Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы и части сил Брянского фронта южнее Брянска на подступах к Москве создалась крайне опасная обстановка.
Москва совершенно неожиданно оказалась под непосредственным ударом врага. К моменту прорыва немецких танковых соединений через вяземский рубеж на всем пространстве до можайской линии обороны не было ни промежуточных оборонительных рубежей, ни войск, способных задержать наступление рвавшихся к Москве танковых групп противника.