На прощание генерал дал некоторые указания и приказал представить к наградам отличившихся в боях.
— Если кто достоин Героя Советского Союза, — сказал он мне, — не стесняйтесь, представляйте.
Я шел от генерала. На улице моросил нудный дождь, кругом было сыро. «На Героя, — подумал я, — это уж слишком...»
На окраине деревни встретил меня мой коновод Синченко. Он повел меня в дом, где разместился штаб. Здесь на полу, разостлав шинели и подложив под головы противогазные сумки, спал Рахимов, рядом с ним — розовый блондин, досрочный выпускник Ташкентского пехотного училища, младший адъютант нашего батальона Тимошенко, Бозжанов и несколько связистов.
— Кушать подать? — заботливо спросил Синченко.
— Уже поел, — ответил я.
Интересно было смотреть на спящих. Рахимов лежал на спине, бледный, скрестив руки на груди, как покойник в гробу. Лицо Тимошенко пылало, он часто дышал. Голова Бозжанова сползла с противогазной сумки, и он лежал на боку, подперев голову рукой. Боец-связист прикорнул, прислонившись к стене. Ушанка его съехала набок, у ног стоял полевой телефонный аппарат, телефонная трубка лежала на полу.
— Да подожди же, говорю, — послышался голос Синченко за дверью, — только что от генерала пришел.
— Долаживай, тебе говорят! — вызывающим тоном требовал кто-то.
— Кто там?
— Да вот они, — виновато сказал Синченко, открывая дверь и косо смотря на входящих. — Не понимаю, что за люди, без спросу прут.
За дверью стояла целая делегация от девяноста присоединившихся к нам по пути бойцов.
Первым вошел пограничник и, приложив руку к козырьку, рявкнул:
— Товарищ старший лейтенант!..
Вошедший за ним бородач в гражданском платье дернул его за рукав, указывая глазами на спящих. Пограничник запнулся и виновато прикрыл ладонью рот. Затем на цыпочках подошел ко мне и зашептал:
— Товарищ старший лейтенант, спасибо от всего нашего общества, — и, выпрямившись, с широкой улыбкой объяснил, указывая на толпившихся у дверей товарищей: — Я от них, вроде, за главного. Спасибо! — повторил он. — Крепко пожурили вы нас, но зато вывели из окружения, напоили, накормили, теперича разрешите нам на формировочную, одежонку обновить, — тут он хитрым взглядом указал на бородача, — винтовочку получить и как следует быть, по форме с фашистами воевать.
— Спасибо, товарищ старший лейтенант, — заговорили бойцы, — до своих довели...
Я не помню, что говорил им в ответ, но помню, что разговор вышел задушевный, и они ушли довольные... Я сидел и думал об этих людях.
— Истинно богатырским сном спят, — раздался голос рядом.
Я поднял голову: рядом со мной, улыбаясь, стоял Толстунов.
— А ты почему не спишь? — спросил я его.
— А ты сам?
— Я у генерала был.
— А я только что от комиссара.
— Знаешь, Толстунов, — перебил я, — генерал мне задачу дал...
— А что, снова бой?
— Да подожди, выслушай сначала, — остановил я его. — К награде отличившихся приказал представить.
— Ну что же, представляй.
— Ну что же! — передразнил я Толстунова. — Кого? Кого? Кто, по-твоему, отличился?
— Как кто! — недоуменно воскликнул Толстунов. — Донских, Рахимов, Муратов, Севрюков, Ползунов, Бозжанов, — тут он запнулся, добавил: — Брудный, — и, перечислив других, сказал: — Мало ли кого...
— Может быть, по-твоему, весь батальон к награде представить? — иронически спросил я.
— А почему бы и нет? — с обидой в голосе ответил он. — Ты, комбат, всегда...
— Нет, Толстунов, нет! Если кто хорошо действовал в бою, — перебил я его, — так он обязан так воевать! Ему за это не только награду, а и спасибо не скажу, потому что он обязан честно и хорошо выполнять свой долг...
— Как ты странно рассуждаешь, комбат! — возмутился Толстунов.
— Нет, не странно. Мы все время отступаем, оставляя свои позиции... за что же представлять?! За то, что мы отступаем? — крикнул я.
Толстунов замигал, растерялся и, смотря мне прямо в глаза, сказал:
— Ну, если так думаешь, так и доложи генералу.
— Доложил, — ответил я ему, — но он говорит, что солдат ждет теплого слова за честную службу, что проявленное каждым мужество в бою следует отметить... Ну, и в заключение приказал представить.
— Значит, так и надо, раз приказал, — сказал Толстунов и примирительно добавил: — Ведь генерал третью войну воюет, ему лучше знать, чем нам с тобой, что должно и что не должно...
— Я хочу понять, как и за что представлять. Может быть, ты мне объяснишь это...
— Назад! Тудыть твою!.. — вдруг закричал спросонья Краев, потрясая кулаком. — Я вам дам по деревням харчи искать! — Открыв глаза и увидев нас с Толстуновым, он растерянно огляделся вокруг.
— Вы на кого так, Краев?
— Да, товарищ комбат, эти окружении опять хотели разойтись, — ответил Краев хриплым, заспанным голосом.
Мы с Толстуновым засмеялись. Краев, натягивая сапог, ворчал себе под нос:
— Они мне всю дорогу кровь портили, аж здесь приснились. Особенно этот, пограничник.
— Он, товарищ лейтенант, приходил сюда, — сказал Краеву Синченко. — Перед уходом просил вам привет и благодарность передать и очень жалел, что вы спали.
— Ну, бог с ними, пусть идут дальше, — сказал Краев.
— Как, по-вашему, Краев, у нас герои есть? — спросил я.
— Как же, товарищ комбат! Есть, и немало. К примеру, взять бойца Блоху, чем не герой? А?
...Небо, словно опрокинувшийся котел, нависло над землей и лило проливным дождем. Вокруг было темно, издали доносились звуки канонады. Мы спешно строились на улице Возмища...
Ночь
Филимонов со средствами усиления давно оторвался от нашего батальона в направлении Иванково.
Батальон, меся грязь, шагал по проселку. Позади чернели купола церквей, башни колоколен. Вскоре их затянула мгла. Усилился ветер. Но дождь стал утихать.
Не слышно было рокота боя. Казалось, все замерло под Волоколамском.
Я шел в голове колонны рядом с командиром третьей роты лейтенантом Поповым, человеком среднего роста, чуть сутуловатым крепышом.
Темнота действовала на меня угнетающе: где-то во мгле перед нами противник. Не сбился ли Филимонов о пути?..
Вдруг я услышал позади топот коней. На миг топот смолк.
— Где командир батальона?
По голосу я узнал майора Аверинова и откликнулся.
— Далеконько вы ушли, — сказал майор, слезая с коня. — Приказано идти не в Иванково, а в Тимково. Занять Тимково, Тимковскую гору, и держаться.
— Первая рота со средствами усиления, наверное, уже на подступах к Иванкову.
— Придется ее вернуть. Ничего не поделаешь, — ответил майор.
— Да... В такую темноту менять направление... — вырвалось у меня.
— Поворачивайте сейчас же, — приказал майор, — время не терпит.
— Я не отделением командую. Поворачивать батальон в ночном марше не так-то легко...
— Мое дело передать вам приказание...
— Мне нужно часа два времени. Я не могу бросать людей мелкими группами в неизвестность, в темноту...
— Так я и доложу, — угрожающе крикнул майор.
— До свидания, товарищ майор.
Майор в сопровождении двух конников поскакал обратно.
За свою несдержанность в разговоре с майором в присутствии Попова я был впоследствии сурово наказан.
Вынужденный ночной привал. Бойцы присели на побитую заморозками мокрую траву у обочины дороги. Нудно моросил мелкий, будто сеющийся сквозь сито дождь. Кругом тихо и темно. Филимонов впереди, мы с двумя ротами стоим здесь, обоз и взвод связи где-то в пути — батальон разорван на три части. Все это из-за поспешности штаба дивизии.
— Поднимайте батальон по тревоге, выступайте в направлении Иванково. Задачу получите на марше, — говорил мне Гофман. — Выступайте налегке, обоз отправим, вслед за вами, — добавил он уходя.