— А вот, на горизонте, — показал я вдаль, — густая чернота.
— Снова буран, метель, вьюга, — повторил с болью в голосе Мухаммедьяров. — Не дает небо людям отдохнуть!..
Ветер «прибавил шаг», все быстрее и быстрее подгоняя легкую снежную крупу...
Как настораживаются олени, почуявшие приближение грозы, так и солдаты выглядывали из окопов и о тревогой всматривались в надвигающуюся черную завесу...
— Мамонов!
— Я! — очнувшись от глубокого сна, откликнулся Мамонов.
— Передайте командирам: людей в деревнях по домам не расквартировывать! Всем размещаться только в окопах. Костров не разводить, в домах — полное затемнение... Для обогрева людей устроить ниши в траншеях, подостлать солому. В каждом десятке трое на посту, пятеро спят в этой нише, а двое с лопатами непрерывно расчищают снег в окопах и секторах обстрела. Два офицера отдыхают, третий — обходит позиции. Организуйте круговое патрулирование разведчиков. Особое внимание — на Соколове... Вот все распоряжения на эту ночь.
Мамонов поежился, но, видимо, не от бьющей в лицо холодной струи ветра...
— Товарищ командир, ведь люди и так.. — начал было он.
— Что «и так»?.. — грубо прервал я его. — Неужели вы думаете, я не знаю, как трудно приходится людям? Вам не нравится, что я запрещаю нежиться в домах? Мы воспользовались предательским сном немцев в теплых домах. Я не хочу чтобы сегодня немцы воспользовались нашим сном. Если усталых и продрогших солдат завести хотя бы на час в хату, потом их и пушечными выстрелами не разбудишь...
— Я вас понимаю, Мамонов, — мягче добавил Мухаммедьяров, — но ничего не поделаешь — командир прав. Эту ночь надо перетерпеть. Вы поняли? — примирительно спросил он у насупившегося Мамонова.
— Понял, товарищ комиссар, — улыбнулся Мамонов и, обращаясь ко мне, козырнул. — Разрешите идти выполнять, товарищ капитан?
— Да, идите, — сухо ответил я.
Мамонов пошел выполнять приказ. Снег под его валенками скрипел и пищал, казалось, он шел, раздавливая осколки стекла.
— Мне кажется, он обиделся на тебя, — заметил комиссар. — Зачем ты его так грубо оборвал?
— Да как-то невзначай, самому неприятно... Ну ничего, он не из злопамятных.
Через несколько минут Мамонов с офицерами штаба уже шел к позиции, объясняя им что-то и рассылая их по разным направлениям.
Надвигающиеся тучи черно-серым занавесом закрыли от нас последние косые лучи солнца. Буран начал подвывать. Ветер все смелее взметал снег, набирая высоту, и люди, идущие к окопам, казались по пояс погруженными в белый, стремительно несущийся туман. Все выше и выше гонит ветер снег, и только головы в ушанках мелькают в потоках снежной пыли. Сумерки быстро поглощают расстояние, сокращают горизонт, сужают кольцо темноты вокруг нас. Короткое время зимнего дня все отступает...
Мухаммедьяров пошел проверить, как в батальонах организована подача горячей пищи, а я поспешил к окопам, чтобы убедиться в выполнении распоряжений.
Ветер выл, кружил снег, заметал наши окопы и траншеи, слепил глаза, свистел в ушах... Я скользил, борясь с вьюгой, спотыкался, падал.
Ногой я нащупал бугор, сделал два шага и... вдруг стремительно провалился в снег. Стараясь удержаться, я беспомощно барахтался, но безуспешно: осыпающийся снег тянул меня вниз, как в засасывающее болото. Внезапно я почувствовал, что ноги мои повисли в пустоте...
— Эй, кто там! Какая нечистая сила принесла тебя сюда?! — услышал я недовольный голос из подземелья, — Вот мать. Всю крышу провалил своей воловьей тушею, верзила ты этакий! — продолжал кто-то меня ругать.
Я сделал еще одну попытку выбраться из этой волчьей ямы, но тут кто-то ухватил меня за ногу, и снова послышалась брань:
— Какого черта задрыгал ногами? Ну-ка, живо проваливай! Чего лягаешься? — я почувствовал, как кто-то сильно ударил меня по ноге.
Подоспевший адъютант протянул было мне руку, чтобы помочь выбраться.
— Ладно, там встретимся... — крикнул я и, прижав локти к туловищу, соскользнул вниз. Почувствовав твердую почву под ногами, я спросил: «Кто здесь?»
— А сам ты кто? — раздался грубоватый басок из темноты. — Какого черта болтаешься по окопам? Не видишь, что ли, что понаделал: всю сооружению, как фрицевская бомба, разрушил!..
Я засветил фонарик: в вырытой в снегу полуноре, полупещере, в углу, зажмурившись от ослепительного света моего фонарика, сидел крупный детина в ушанке и маскхалате.
Я стоял на куче снега, обвалившегося под моей тяжестью с «крыши»! Снег засыпал подстилку из соломы, на которой валялось несколько солдатских мешков. Я перевел луч фонаря вверх: в отверстие «крыши» смотрело на меня удивленное лицо адъютанта.
— Проваливайтесь сюда! — смеясь, крикнул я. — Здесь тихо.
Адъютант спрыгнул вниз, сбив меня с. ног и обвалив еще часть крыши...
— Вы что, с ума спятили? — возмутился солдат и. снова выругался. — Для умных людей вход сделан, а они...
Действительно, осмотревшись, я увидел вход, тщательно завешенный палаткой.
— Ты что разошелся? — прикрикнул адъютант. — Не видишь, что ли, здесь командир полка?!
Солдат растерялся и пробурчал сквозь зубы:
— Разве в такой тьмище разберешься?
— Ничего, брат, не сердись, мы живо отремонтируем твою конуру. А ну, превращай дверь в крышу, — сказал я адъютанту, снимая плащпалатку с входа.
Скачков мигом взобрался наверх; вместе с бойцом они раскинули надо мной палатку, укрепили ее по краям глыбами снега. Так была реставрирована «крыша».
— Ну, мир заключен! — сказал я солдату, вошедшему вместе со Скачковым. — Теперь садись и рассказывай, где остальные.
Солдат опустился на снежный пол и доложил, что два бойца стоят на посту, остальных сержант увел на кухню за горячей пищей, а он остался закончить укрытие для отделения.
— В домах люди есть? — спросил я.
— Может, из офицеров кто, а наш взвод весь тут, — ответил боец. — Давеча был у нас старший политрук Рахимов, сказал, что вы никому не разрешали спать в домах: может быть, фрицы в гости к нам пожалуют.
— Да, верно. Вот и передай своим товарищам, чтобы начеку были. Ну, а с куревом как?
— Фрицевскую солому курим, — улыбнувшись, ответил солдат, вытаскивая из-под маскхалата трофейные сигареты и протягивая их нам...
Мы закурили.
— Ну, а как зваться будем? — спросил я бойца.
— Алешин Андрей, из-под Павлодара, — ответил тот.
— Тулеген Тохтаров не из вашей роты?
— А что с ним, товарищ капитан? — с тревогой спросил Алешин.
— Он сегодня дважды героем показал себя! — ответил я.
— Да, он парень такой... Я с их ротой в одном вагоне ехал. Простой, свой парень, как говорится, в доску. Шутник и до рассказов большой охотник. Всю дорогу нам песни свои пел, сказки рассказывал, складно у него получалось... — Алешин, как бы удивляясь, в раздумье покачал головой. — Значит, парень неспроста был с огоньком, если геройство проявил.
Я не сказал Алешину о гибели Тулегена и, попрощавшись, покинул его уютное подземелье.
Двигался я в темноте по узким снежным траншеям, пряча голову и сгибаясь, чтобы укрыться от иглистого снега. Встречавшиеся мне солдаты были заняты своим делом: кто стоял на посту, кто расчищал занесенные снегом боевые места, другие возвращались с ужина. Я шел, держа перед собой фонарик; солдаты и офицеры, услышав мой голос, прижимались к снежным стенам траншеи, уступая мне дорогу.
Неожиданно в воздухе прогремели три стройных ружейных залпа.
— Что это? — спросил я у стоявшего на посту бойца.
— Товарища хоронят, — с болью ответил солдат. — Кош, достым, жаткан жерин торха болсын, серигим Тулеген... — прошептал солдат и отвернулся, чтобы скрыть от меня слезы. «Прощай, друг мой, напарник Тулеген»... — так сказал солдат. Так казахи предавали земле прах своего ближнего.
Казалось, завывание и порывистые вздохи ветра над свежим могильным холмом доносили с далекого Алтая всю глубину материнского неутешного горя…